Моя жена проснулась и недоуменно взглянула на меня.

— Ты что-то путаешь, — произнесла она ледяным тоном.

— Все так и было.

— Это не я была с тобой в такси.

И тут я почувствовал, что краснею от стыда, причем снизу вверх — краска залила сначала грудь, потом шею, потом лицо, но я согнал ее обратно.

— Конечно, это была ты.

— Ладно, хватит.

— Ты просто забыла.

— Я сказала: хватит.

— Ну, может, я был один, — пробормотал я и умолк так же внезапно, как до этого заговорил.

Остаток пути мы провели в хмуром молчании. Настроение у нас немного улучшилось, только когда мы приехали в гостиницу и зашли в номер с видом на пляж и море. Вечером мы пошли на ужин, который показался нам отличным, а вернувшись в номер, обнаружили, что кондиционер работает почти бесшумно, а матрас и подушки достаточно жесткие, чтобы поддержать больную спину Ванды. Мы приняли свои пилюли и сразу провалились в сон.

Мало-помалу я успокоился. Погода всю неделю стояла прекрасная, вода в море была прозрачная, мы подолгу купались и гуляли. Дома в поселке и природа вокруг не имели в себе ничего примечательного, в определенное время дня море под жарким солнцем переливалось всеми оттенками зеленого и синего, закаты были ярко-красными. И пусть за завтраком, обедом и ужином народ соревновался, кто нахватает больше еды со шведского стола, и Ванда ругала меня за то, что я не набираю полную тарелку, пусть в зале ресторана слышался неутихающий крик и писк детей и взрослых, и пусть служащие гостиницы предупреждали нас, что после одиннадцати вечера не надо выходить на пляж, это опасно (а на случай, если мы не поверим, запирали решетчатую ограду на всю ночь, как со стороны моря, так и со стороны дороги), все же мы прекрасно отдохнули.

— Какой приятный ветерок!

— Я много лет не видела такой чистой воды.

— Смотри, как бы тебя не обожгла медуза.

— Ты видел здесь медуз?

— Кажется, нет.

— Так зачем ты меня пугаешь?

— Я просто так сказал.

— Ага, чтобы отравить мне удовольствие от купания.

— Да нет же.

Благодаря настойчивости Ванды нам даже удалось получить места под зонтом на первой линии. Мы устраивались в тени на лежаках у сонной воды, моя жена читала толстые научно-популярные книги, иногда делясь со мной какими-нибудь сведениями о субатомном мире или о глубоком космосе, а я читал романы и стихи, иногда произнося некоторые строки вслух, не столько для нее, сколько для собственного удовольствия. Часто, сидя на террасе после ужина, мы одновременно видели след от падающей звезды, и это приводило нас в восторг. Мы восхищались ночным небом, напоенным ароматами воздухом, и уже в середине недели не море, не пляж, а вся планета казалась нам чудом. В оставшиеся дни мне было необыкновенно хорошо. Я наслаждался тем, что уже семьдесят четыре года представляю собой удачную трансмутацию звездного вещества, кипящего в горниле Вселенной, фрагмент живой и мыслящей материи, к тому же не страдающий подагрой и по чистой случайности имеющий небогатый опыт несчастий и бед. Единственным неудобством были комары, которые по ночам кусали преимущественно меня, а Ванду оставляли в покое, так что она даже утверждала, что их в комнате нет. А в остальном жизнь была прекрасна, и в настоящем, и в прошлом. Я удивлялся собственному оптимизму, чувству, к которому у меня нет ни малейшей предрасположенности.

Вот только когда настало время возвращаться — мы выехали в шесть утра, чтобы не попасть в пробки, — все пошло уже не так хорошо. Небо заволокло тучами, полетели крупные, тяжелые капли дождя, и автострада, которую под оглушительные раскаты грома озаряли вспышки молнии, казалась гораздо более опасной, чем неделю назад. Я вел машину один, как и в прошлый раз (Ванда водит отвратительно), хотя часто, особенно на поворотах, мне казалось, что нас сейчас занесет, и мы застрянем между колесами какой-нибудь фуры или врежемся в ограждение.

— Зачем ты так гонишь?

— Я не гоню.

— Давай остановимся и подождем, пока дождь перестанет.

— Он не перестанет.

— О Мадонна, какая молния!

— А какой сейчас гром будет!

— Как думаешь, в Риме тоже гроза?

— Понятия не имею.

— Лабес боится грома.

— Ничего, переживет.

Пока мы были на море, моя жена упоминала о коте, только когда звонила Сандро или Анне, узнать, все ли в порядке, но на обратном пути говорила о нем часто и с большой тревогой. Лабес был олицетворением спокойствия в доме, куда ей не терпелось вернуться, хоть она и ругала меня за быструю езду. Тревога еще усилилась, когда мы увидели, что и в Риме дождь льет как из ведра, вдоль тротуаров текут грязные ручьи, перед решетками водостоков образуются огромные темные лужи. Мы добрались до дому в два часа дня, на улице стояла удушливая жара, несмотря на ливень. Я вытащил багаж. Ванда попыталась держать надо мной зонтик, но в результате поливало нас обоих, и я сказал ей: сам справлюсь, зайди внутрь. Немного поспорив, она так и сделала, а я взвалил на себя чемоданы и сумки и, мокрый до нитки, зашел в подъезд. Жена, которая уже успела подняться наверх, крикнула мне с лестничной площадки:

— Оставь вещи у лифта и поднимайся скорей!

— Что случилось?

— Я не могу открыть дверь.

Я не придал этому значения. Если Ванда несколько минут подождет, мир не рухнет, подумал я, и стал заносить вещи в лифт. Она звала меня опять и опять, все более настойчиво, а я спокойно отвечал: сейчас, я уже скоро. Только выгрузив чемоданы и сумки на площадку, я понял, что она по-настоящему напугана. Она повернула ключ в замке, как обычно, но дверь не открывалась. «Смотри», — показала она на приоткрытую створку. Я толкнул дверь, но что-то мешало ей открыться полностью. Тогда, вывернув шею так, что стало больно, я с трудом просунул голову в образовавшуюся щель.

— Ну что? — с беспокойством спросила Ванда, держа меня за рубашку, словно я мог улететь.

— Там все перевернуто.

— Где?

— Внутри.

— Кто это сделал?

— Не знаю.

— Я звоню Сандро.

Я напомнил ей, что наши дети уехали на отдых. Сандро наверняка сегодня утром отправился во Францию с детьми Коринны, а где была Анна, я не имел понятия. Все равно позвоню, настаивала Ванда, которая больше полагается на своего сына, чем на меня, и уже полезла в сумочку за телефоном, но вдруг передумала. Она вспомнила о Лабесе и стала звать его громким, повелительным голосом. Мы прислушались. Но не услышали ничего — ни шороха, ни мяуканья. Тогда мы вдвоем нажали на дверь, она заскрежетала о пол, щель расширилась. И я вошел.

Наша прихожая, всегда такая чистая и аккуратная, сейчас была неузнаваема. По гостиной словно прошел паводок: перевернутые стол и диван лежали один поверх другого. На полу — опрокинутый набок старенький письменный стол Анны. Ящики из него выпали — или были вынуты, — и все, кроме одного, вывернуты, под ними валялись разбросанные тетрадки, карандаши, ручки, циркули и куклы, которые принадлежали нашей дочери в детстве и в отрочестве.