Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В общем, зависть, конечно, чувство нехорошее, но весьма полезное в плане целеполагания. Над целеполаганием Виктория давно поработала, более того, она и к планам перешла, но вот подходящего материала, чтобы планы эти в жизнь претворить, пока не попадалось.
До сегодняшнего утра.
– Святослав, – представился незнакомец и даже поклонился.
– Виктория, – сказала Виктория, как надеясь, с нужною степенностью. – А вы в гостях?
Сердце опять екнуло, подсказывая, что эта конкретная мужская особь не могла просто взять и завестись на кухне. Явно к кому-то пришел.
К Эвелине?
Или к… нет, Маркова в рейсе и прибудет лишь завтра. Толичка? Он порой приводил приятелей, но… не таких, определенно. Владимира к ним присматривалась на предмет устройства собственной неустроенной женской судьбы.
Или…
Астра?
Она поджала губы. За нею-то прежде гости не водились, но…
– Живу я здесь, – признался Святослав. – Со вчерашнего вечера. В третьей квартире.
От сердца мигом отлегло, правда, ненадолго. Конечно, если он живет, то, стало быть, не в гостях, а значит, свободен от всякого рода обязательств и, как Виктория надеялась, даже холост. Но… она разглядывала гостя и с тоской осознавала, что слишком уж он хорош, чтобы другие сочли его негодным для бракоустройственных планов.
Вот Жужин гений был невысок, пухловат и имел дурную привычку чесать голову. Не будь та лысою, можно было бы подумать о насекомых. Он носил затертые костюмчики, одинаково неказистые и равномерно грязноватые, пихал в нагрудные карманы платки и часто сморкался, что не добавляло облику романтизму.
А Жуже – конкуренции.
Этот же…
Он был высок и строен. Сложен отменно, хоть ты рисуй… и ведь Владичка всенепременно захочет его нарисовать. Для вышивки. Она вечно лезла туда, куда не нужно.
И лицо такое, душевное. Волосы облачком, губы пухлые, которые так и тянет поцеловать. А ведь Виктория – женщина твердых моральных устоев и к своим двадцати двум годам целовала лишь знамя и одногруппника Пашку, но его в щеку, поэтому не считается.
– Может, – вдруг заробев, предложила Виктория. – Вы чаю хотите? С пирожками.
– Не соглашайтесь, – звонкий Владушкин голос заставил поморщиться. – Пирожки у нее с кулинарии, наверняка позавчерашние.
Вот ведь… вечно она…
С самого детства.
Стоило чему-то у Виктории появиться, так и Владе это что-то сразу требовалось, причем немедля. И родители становились на ее сторону.
Мол, уступать надо.
Делиться.
И если пирожками, которые Владушка, несмотря на их черствость, не брезговала, даже не утруждаясь разрешения спросить, Виктория готова была делиться, то гением своим – нет. Пирожки пирожками, их в кулинарии хватает, а гении в жизни попадаются редко.
– Лучше бутербродика, с колбаскою, – Владушка каким-то одним ей понятным способом умудрилась оттеснить Викторию. – У меня колбаска имеется отличнейшая. Вчера угостили.
Ага… угостили.
Как же.
За доступ к спецфонду рассчитались и за то, что запрос Владушка выполнит не в пять дней, как оно положено, а за час-другой.
– Вы присаживайтесь, присаживайтесь…
Ишь, вьется, небось, тоже перспективу почуяла.
– …я чаю сделаю, – решилась Виктория, не способная безучастно смотреть, как Владушка уводит ее, Виктории, гения, с которым она в мыслях и пожениться успела, и увезти его, беспомощного, ослабшего без должной женской заботы, в Москву. Небось, Жужа не откажется помочь старой приятельнице, пристроит Святослава в свой институт, а дальше…
Он ведь гений.
– Только не из крапивы, – Владушка не собиралась молчать. – А то она вечно из крапивы чаю норовит заварить, только пить его невозможно!
– Крапива полезна.
– Не в таких количествах, – Владушка уперла руки в боки, и светлые ее кудряшки затанцевали.
– Что за шум? – подавив зевок, поинтересовалась Калерия Ивановна и кухню обвела взглядом строгим, под которым истаяла вся Владушкина прыть.
Сестрица Калерию Ивановну побаивалась.
– Знакомимся, – ответил Святослав. – С соседушками… очаровательные они у вас.
И ручку поцеловал Владушке.
И к Владимире потянулся, но она свои руки за спину убрала, ибо никак невозможно человеку твердых моральных принципов свои руки на целование давать. Святослав, к счастью, не настаивал.
– Чай, – всполошилась Владимира. – Чай есть и без крапивы. Обыкновенный…
Тоже доставшийся ей от одного командировочного, которому требовалось снять копии с пары журналов, а копировальный кристалл давно уж сбоил, да и запись на копирование стояла немалая. Но Владимира помогла.
Не ради чая.
Человеку посочувствовала. А он отблагодарил.
Вот.
– Ду-ду-ду… – пронеслось по коридору до боли знакомое, заставив поморщиться и Владимиру, и Викторию, и даже Калерию Ивановну, которая уж на что была привычна, а вот к этим распевкам относилась без одобрения. Но Эвелинке на одобрение плевать было. – Сидит ворон на дубу…
– Не обращайте внимания…
Огонь обжился на стопке дров, запыхтел медный чайник, а Владушка уже пластала колбасу тончайшими полупрозрачными ломтиками.
– … это Эвелина распевается…
Низкий басовитый голос замолк, чтобы тут же смениться привычным тонким визгом. Святослав дернулся. Эк он…
– Хватит визжать! – заорал Толичка, вползая на кухню и озираясь с видом растерянным.
Был он лохмат, помят и слегка вонюч.
Визг сделался тоньше.
Проникновенней.
И задребезжали стаканы в древнем буфете.
– Вы кушайте, кушайте, – Владичка подсунула и колбасу, и хлеб, и кусок масла, которое, между прочим, Виктория покупала, вчера, на рынке. А Владичка еще пеняла за растратность, мол, масло можно и в магазине взять. Оно-то можно, только там его наполовину с маргарином вымешают, вот и будет вроде и то, а все равно не это.
– А вы… – к великой радости Виктории, Святослав глядел не на сестрицу. – Присоединитесь? А то мне, право слово, неловко… погодите…
Он поднялся и вышел, как-то так потеснивши Толичку, которому вздумалось замереть посреди прохода.
– Это кто? – шепотом поинтересовалась Владичка.
– Жилец новый, – также шепотом ответила Виктория. – Не лезь. Он мой.
– Это еще почему?
– Потому.
– Потому – по качану, – Владичка и язык высунула, дразнясь, как в детстве. – Обойдешься. Раз кольца нет, он не твой, а ничейный.