- Куда мог подеваться дядя Фриц? - Паула капризно дернула головкой и осторожно поставила в вазу букет сирени.

- Придет, не беспокойся, - улыбнулся Фрид. - Ведь ты только что вошла, имей терпение. Я уже битый час его дожидаюсь.

- Разве дверь была открыта?

- Нет, заперта, но ключ торчал в замке.

- Он ведь знает, что мы приходим по пятницам. А, нашла! - Паула победно помахала блокнотом. - Тут что-то написано!

- В самом деле?

- Натурально! Сидишь тут битый час и ничего не видишь! Ну Фрид! Ни на что путное мужчины не способны!

Еще называют себя венцом творения! Итак: тут сначала несколько стихотворных строк, а потом: «Милые мои дети!…» Ага! «…Мне нужно пойти в город, чтобы купить сахару к чаю, киноварь и кобальтовую синь для палитры, а также шоколадные конфеты для лакомки Паулы. Кекс и масло на столе. Где чашки и сахар, вы знаете. Чай тоже. Чувствуйте себя как дома. Фриц».

- Насчет лакомки - это камешек в твой огород, - ввернул Фрид.

- Отнюдь! Ох уж этот дядя Фриц! Вовсе я не лакомка, - возмущенно выпалила Паула, грызя кекс.

- Совсем не лакомка, - подтвердил Фрид и протянул ей всю вазочку.

- Фрид, до чего же ты противный! - она топнула ножкой. - Научился у этого Эрнста, слова не скажет без насмешки. Мне восемнадцать лет, прошу это учесть! Я уже не ребенок, а молодая дама!

- В этом никто и не сомневается!

- А вот и нет! Ты сомневаешься! И обращаешься со мной, как с ребенком! Сомнение, выраженное в действиях.

- Нижайше прошу о прощении, сударыня!

- Ну вот, ты опять ехидничаешь.

- Ах… Значит, так: прости, Паульхеи, ты - молодая дама.

- По правде?

- Воистину!

Ее плутовские глазки смеялись:

- Вот и отлично! Ах, Фрид, глупенький, я вовсе не хочу быть молодой дамой.

Она весело расхохоталась.

Фрид совсем растерялся.

«Вот и пойми этих длинноволосых», - подумал он.

- Фрид…

- Ну что еще?

- Завтра мы пойдем принимать воздушные ванны, ясно?

- С удовольствием, Паульхен. Может, пойдем и на море, поплаваем?

- Отличная мысль! Чем больше отдаешься солнцу, воде и ветру, тем лучше! Ах, Фрид, до чего же приятно, принимая воздушные ванны, сбросить с себя одежду и предоставить доброму солнышку нежить и ласкать твое тело! Подумай только, недавно я сказала что-то подобное одной приятельнице, и та сочла все это в высшей степени неприличным. Вот какие люди еще существуют на белом свете!

- Они полагают, что их тело - сосуд греха. А грех-то и есть главная радость жизни!

- Дядя Фриц тоже всегда это повторяет. Мы должны не стесняться своего тела, а радоваться ему! Он и сам поклонник красоты! Более того! Он - служитель красоты! Как великолепно изображает он невинную наготу! Если я когда нибудь и выйду замуж, то только за такого, как дядя Фриц. Да только второго такого не найти!

- А ты знаешь, что он опять взялся за ту большую картину? Он нашел для нее модель!

- Знаю, сударь. Это моя школьная подруга. Элизабет Хайндорф.

- Она, наверное, существо особого сорта.

- Само собой.

- Ничего удивительного, раз она твоя подруга.

- Вода уже кипит? Настройся на что-то другое, ладно?

- Чайник уже поет.

- Тогда тащи сюда и чайник и заварку. А также тарелки и чашки. Чтобы дядя Фриц не счел нас за лентяев.

Фрид послушно расставил на столе тарелки и чашки, покуда Паульхен ловко заваривала чай.

- Ах, Фрид! Все наоборот! Цветы поставь вон туда.

- Может, с художественной точки зрения ты и прав, но с практической - все совсем наоборот. О, бестолковые мужчины, что бы вы делали без нас!

- Ты права, Паульхен, без вас и жить не стоило бы! - раздался веселый голос от двери.

- Наконец-то, дядя Фриц! Ну-ка покажи, что ты купил.

- Тебя опять надули. О, мужчины!

Она вздохнула и принялась разглядывать покупки.

А Фрид поздоровался с Фрицем.

- Над чем нынче трудился, Фрид?

- Да так, ничего особенного. После обеда немного погулял по городскому валу и вновь сделал наброски нашего прекрасного старинного собора. На этот раз со стороны реки. А потом полежал на солнышке в Шелерберге и помечтал.

- Это тоже труд, Фрид. Труд отнюдь не всегда и даже реже всего творчество. Гораздо больше времени занимает восприятие, и это не менее важно. Труд бывает активный и пассивный.

- Я наблюдал за облаками… Облака - вечные изменчивые странники. Облака - как жизнь… Жизнь тоже вечно меняется, она так же разнообразна, беспокойна и прекрасна…

- Только не говори этого при Эрнсте. Если он не в духе, то разразится целой тирадой о недозрелых грезах недорослей…

- Бог с ним, Фриц. Когда он в духе, то грезит еще боль- ше нашего брата. Мир прекрасен. И прекраснее всего - без людей.

- В последнем письме Эрнст пишет так: «Самое прекрасное на земле - это люди. Меня занимает только живое. И в человеке оно, по-моему, наиболее ярко выражено». Вы оба правы, и надеюсь, оба признаете правоту друг друга.

- Дядя Фриц, кончай разговоры, садись-ка за стол и пей чай. У меня все готово, а вы даже не обращаете внимания, - надула губки Паульхен.

- Как красиво ты накрыла на стол!

- Правда, красиво, дядя Фриц?

- Да, очень даже красиво!

- А ты, дядя Фриц, самый лучший человек на земле.

Фрид никогда ничего приятного не скажет, он думает только об облаках и щеглах.

- Потому что ты сочтешь, будто я насмехаюсь.

- Паульхен, ты опять принесла цветы?

- Да. И даже немного сташила. В городских скверах столько сирени, что я решила: ничего страшного, если там будет чуть меньше. А для нас чуть больше - это уже много. Так я поладила со своей совестью и взяла эти ветки.

- Девчоночья мораль! - рассмеялся Фрид.

- Спасибо тебе, Паульхен. Но не вступай в конфликт с законом. А то я уже начинаю бояться, что твое следующее письмо придет из тюрьмы.

- Не бойся, дядя Фриц. Если полицейский меня заметит, я умильно погляжу ему в глаза, протяну цветочек и скажу: «Этот цветок я сорвала для вас!» Он меня и отпустит.

- Или же тебя накажут еще строже - за попытку подкупа.

- Да что вы, у девушек свои законы. Их всегда отпускают.

- Согласно законам о несовершеннолетних и умственно отсталых, - съязвил Фрид.