За что ж это им, думаю, такое счастье, да ещё и в письменном виде? Читаю: «за нетактичное поведение в столовой». Совсем странно. Особым тактом никто из нас в столовой не отличался, но чтобы вот так, приказом…

Слышу раздражённые голоса. Стремглав возвращаюсь на рабочее место. Входят начштаба и командир второго огневого. «Папа» вне себя, но связки от бешенства ему ещё не перемкнуло.

— Что это вы такое понаписали? — гневно гундит он. — Они свой склад ограбили! А вы: «нетактичное поведение в столовой»!

— А то нет? — обиженно оправдывается Кривенюк. — Тактичное, что ли, скажете?

Стремительно вырисовываю узенькие печатные буковки и делаю вид, что только этим и увлечён. Будем считать, повезло ребятам. Иначе бы загремели под трибунал.

Отрывок № 17

Дежурю в кабине. Душно. Дверца открыта. Дизель молчит. Слышу: где-то вдалеке включился ревун. Значит сейчас начнётся. Тянусь к микрофону.

— Доложите боеготовность! — гремит в динамике голос лейтенанта Мамолина.

— Не боеготов!

— Почему?

— Офицера нет!

— Прибудет — доложите!

— Есть!..

Минуты через две — снова-здорово:

— Доложите боеготовность!

— Не боеготов!

— Почему?..

И так примерно минут десять. А по нормативу, между прочим, на позиции следует прибегать минуты за три. В итоге Мамолин не выдерживает.

— Информирую, — злобно цедит он. — На нас со стороны границы идёт неизвестный самолёт. На запросы не отвечает… Доложите боеготовность!

Я, конечно, польщён тем, что он, лейтенант, информирует меня, рядового, но откуда я ему возьму офицера? Рожу, что ли?

— Не боеготов!

Наконец напичканный электроникой фургончик тяжело вздрагивает — и через порожек кабины неспешно, чтобы не сказать вальяжно переступает жизнелюбивый амбал лейтенант Паничев. Он только что из отпуска.

— Ну и что у вас тут? — чуть ли не позёвывая, осведомляется он.

Вскакиваю со стула-вертушки.

— Товарищ лейтенант! Границу пересёк нарушитель! Идёт прямо на нас, на запросы не отвечает!..

— Они там что, сдвинулись все? — дивится отпускник и отбирает у меня микрофон.

— Слушает Паничев…

— Докладываю обстановку! — скрежещет Мамолин. — Самолёт — наш, но с испорченным автоответчиком. Приказываю использовать его как условную цель и обстрелять!..

— Заряжать боевыми? — уточняет охальник Паничев.

В динамике визг ярости. Мамолин грозится доложить. Ябеда-корябеда.

Боевыми… Откуда у нас боевые?

Отрывок № 18

К радиотехникам стартовики испытывают примерно те же чувства, что и народ к интеллигенции: ишь, бела кость… К своим же операторам (и ко мне в том числе) у них отношение двойственное. С одной стороны, вторая батарея — значит, «желудки». А с другой, вроде бы и «геморрои» — кабинные сидельцы, «рукоятку мослать» не привычны.

Последний термин требует пояснения.

Как было уже упомянуто, заряжающая машина выезжает из капонира по рельсам — стоит кнопочку нажать. Но ток-то ведь могут и вырубить! Тогда надо выкатывать вручную. Это и называется «мослать рукоятку». Проще говоря — крутить.

Говорят, вьетнамцы для подобной операции отряжали двух-трёх человек — мелкий народ. Причём у них-то был семьдесят пятый комплекс, а у нас-то — двухсотый. И рукоятка крупнее, и заряжающая машина — дай боже! Тем не менее любой стартовик, вращая двумя руками вышеназванную хрень, обязан был успешно доставить изделие до пусковой установки.

Впрочем, служил у нас джигит, которому вполне хватало и одной руки. Звали его Ваха Данилеултанович Манцуев. Высоченный, широкий в кости, с гордой осанкой мушкетёра. Надо было видеть, как, совершая небрежные круговые движения правой, он выходил из капонира вместе с заряжающей машиной — и та послушно катилась рядом.

Отрывок № 19

Как-то незаметно канули полгода. А вроде тянулись, тянулись… Ушёл на дембель ноябрьский призыв. Ушёл Боря Котов, ушёл Володька Марасанов, весь в значках и надеждах, и дарёного «Швейка» увёз, оставив меня понимать тутошнюю жизнь в одиночку. Рядовой Горкуша тоже ушёл — и что-то стало без него в казарме скучновато.

Власть в «консервной банке» сменилась. Вчерашние «шнурки» стали «черпаками», «черпаки» — «дедами». Естественно, мне стало любопытно: а я-то теперь кто?

Мнения разделились.

— Теперь ты «полдембеля».

— Не «полдембеля», а «микродембель»!

— Какой, на хрен, «микродембель»? Теперь он «зелёный дед»!..

Что ж, я давно уже привык совмещать в себе несовместимое. Скажем, «желудка» с «геморроем».

Собственно, меня волновала не столько терминология, сколько мои нынешние права. Прав поприбавилось. Сознавая, что на «гражданку» нам уходить вместе, майские «деды» решили быстренько меня состарить.

А если какой «черпак» был несогласен, в ход шёл следующий козырь:

— Ты год прослужил, а ему полгода служить осталось! Ты понял?

Ребята были хорошие, хотя столь колоритных фигур, как старший сержант Котов или рядовой Горкуша, среди них не встречалось. Нет, вру — был сержант Череменин. Мы в своё время с Володей Марасановым чуть мозги себе не свихнули, пытаясь уразуметь, что он за человек. Во-первых, старше всех. Ухитрился попасть под призыв на двадцать седьмом году жизни. Теперь ему стукнуло двадцать девять. Вечный напарник Бори Котова: оба то и дело сбегáли на позиции со сварочным аппаратом. Никаких поползновений на лидерство. Невысокий, невзрачный, чернявый. Но чуть откроет рот… Матом нас, допустим, не удивишь, однако смысл! Смысл его мата был чудовищен. Такой оползень цинизма и похабщины, что мы с Володькой, переглянувшись, начинали хохотать. Не возмущаться же! Мы даже обидеться на него не могли.

В конце концов раскололи. Вернее, он сам себя выдал, вступившись при нас за «шнурков», которых, по его же словам, надлежит гонять и сношать. Пригляделись: а он всегда такой! Оказалось, Толик Череменин — удивительной доброты человек, но тщательно это скрывает. Стесняется. Не дай бог задразнят.

Отрывок № 20

Нет в Средней Азии такого отрога или ущелья, где не прошёл бы Александр Македонский. В ясную погоду над колючим ограждением чётко проступают очертания предгорий Памира. Так он и там тоже проходил — совсем рядом с «Танталом». Естественно, что Македонский у нас в авторитете и ссылаются на него по любому поводу.

Скажем, по поводу воды.

Пить сырую воду нам запрещали. Хотя бы и привозную. Торчал, правда, на краю плаца общедоступный крантик, но, прежде чем прильнуть к нему устами, следовало оглядеть окрестности и убедиться в отсутствии офицеров.

Увидит, что пьёшь, — орёт через весь плац:

— Сколько?

И показывает два растопыренных пальца.

— Два!

— Хрен тебе два! Римская цифра «пять»!

Вообще это не совсем честно: пять нарядов вне очереди — преррогатива командира части. Но лучше не спорить, а то в самом деле пойдёт стукнет подполковнику Сугоняко — и будет хуже.

Пить полагалось только отвар янтака. Изумительный, кстати сказать, напиток — гораздо лучше солдатского чая. Но мы