него лицо. Грустное, но с какой-то дурашливой иронической улыбкой. А родители — учителя.

В речах бесстрашен и ничего не стесняется:

— Чего это меня опять в начкары? Сегодня Сугоняка. Я его боюсь — он меня в караулке буханкой побил…

Любимое присловье:

— Пусть ругают, пусть. Лишь бы не били.

Любопытно, что о «Подростке» Достоевского речь у нас с ним так и не зашла ни разу.

— Знаешь… — признался он мне однажды (было это, по-моему, во время дренажных работ по отводу воды в овражек). — Мы долго к тебе приглядывались и одного не могли понять… Почему ты не стучишь?

Удивление было настолько сильным, что я даже не смог оскорбиться.

— Боря… — растерянно сказал я, опершись на лопату. — А что… во мне есть внешне… что-то такое… стукаческое?

— Но у тебя же высшее образование, — напомнил он.

Вон оно что! Действительно, как-то даже неловко получается. Развалил к чертям всю концепцию. Высшее образование — и вдруг не стукач.

Отрывок № 11

В упор не помню, как мы подружились с Марасановым. Кажется, он резко подошёл ко мне в казарме и отрывисто задал какой-то неожиданный вопрос. Впрочем, других он и не задавал. За глаза его дразнили философом. Но только за глаза. Во-первых, «дембель». Причём, пришлый — откуда-то с Памира. Во-вторых, дикая физическая сила. Житейски хитёр и наивен одновременно. Правильные крупные черты лица. Очки. Но слово «очкарик» — под запретом. Когда он их снимает, шутнику становится не по себе.

В отличие от Бори Котова досуг ему не страшен. Есть чем заняться. Ефрейтор Марасанов изучает жизнь.

Вот он заметил у меня фотографию.

— Жена?

— Жена.

— Дай посмотреть.

Даю. Смотрит. Долго смотрит. Думает.

— Знаешь, я твою жену представлял совсем по-другому.

Возвращает фото. Целый день молчит, что-то там про себя обмозговывает. Наконец подходит.

— Слушай, Женя, а тебе с ней легко жилось?

— Мне без неё тяжело живётся, Володя.

Вновь задумывается. Всё это для него очень серьёзно. Кстати, убил меня фразой: «Что мне в тебе нравится — это простота». По-моему, он первый до такого додумался. В некотором роде пионер.

— Завидую, — изрекает. И удаляется.

Позже выяснилось, что о моей семейной жизни Володя расспрашивал не просто так, — самогó невеста ждала на «гражданке». Уйдя на дембель, он пришлёт мне письмо. Дождалась. Редкий, чуть ли ни единственный на моей памяти случай.

* * *

Иногда, правда, может скроить глубокомысленную мину и такое загнуть, от чего иного, глядишь, и столбняк хватит. К примеру: «Знаешь, по-моему, конечная цель человека — бессмертие».

(Уж не с этой ли фразы завязалось наше знакомство?)

Полагаю, он пытался таким образом выйти на одну со мной волну, показать, что диплом дипломом, а и мы-де тоже не лыком шиты. Воистину, так.

Одно лишь то, что ефрейтор Марасанов составил и держит в голове картотеку на всех интересных, по его мнению, людей дивизиона, ошеломляло. Мало того, он в каждом, представьте, подозревал хорошего человека, искренне считая, будто грязь и дерьмо — не более чем внешний слой, а под ним — нечто светлое и настоящее.

Очень потешно досадовал, если ничего такого не обнаруживалось.

Невероятная личность. Особенно на фоне группы дивизионов «Тантал».

Вежлив, даже застенчив, но так только кажется. На самом деле азартен и редкостный проходимец.

Возвращается из самоволки, ему говорят:

— А тебя комбат искал.

Марасанов исчезает на пару часов, приводит себя в порядок — и предстаёт перед комбатом трезвенький, чистенький. Уставной.

Начинается поединок двух интеллектов.

— В самоходе был?

— Никак нет, товарищ майор! Робу на запруде стирал. Сохнет сейчас на позиции — могу показать…

С одной стороны, не родился ещё тот самовольщик, которого не смог бы расколоть «дед» Сапрыкин. Хотя, с другой стороны, не родился и майор, способный расколоть ефрейтора Марасанова с помощью косвенных улик.

Тем более что роба и впрямь сохнет на позиции.

Допрос с пристрастием долог, громок и бесплоден. Наконец комбат видит, что ни хрена не добьёшься, машет рукой и, плюнув, уходит. Нет, он, конечно, может взыскать и без чистосердечного признания, но это, согласитесь, как-то не совсем по-спортивному.

А Марасанов тревожно задумывается. В душе неприятный осадочек. И некий бесёнок подбивает изнутри на озорство.

На следующий день:

— Товарищ майор, разрешите обратиться?

— Ну?..

— Товарищ майор, я вам вчера соврал. Я в самоходе был.

Долгое недовольное молчание. Комбат, покряхтывая, берётся за козырёк и сдвигает его ещё на миллиметр ниже.

— А то не был, что ли? — сердито отзывается он наконец. — Иди работай…

Из этого вовсе не следует, что «дед» Сапрыкин у нас добренький.

Прибыл из карантина этакий долговязо-нескладный щеночек. И глаза у него щенячьи, и фамилия — Левша. Воспитан бабушкой, привык, чтобы жалели. Хромает. Ждёт сочувствия.

Комбат: «Что хромаешь?»

Левша (страдая): «Сапогом натёр, а потом шпалу на мозоль уронил».

Комбат: «Вот тебе один наряд за то, что сапогом натёр. Вот тебе другой наряд за то, что шпалу на мозоль уронил».

Это, я понимаю, педагог!

Отрывок № 12

Вот загадка — в княжеской иерархии Древней Руси почему-то бытовал вполне современный мне казарменный жаргон: «деды», «сыны», «сыновцы»… Может, прав Пушкин — и не было у нас никакого феодализма? А была самая обычная дедовщина, просто не знал тогда этого словца Александр Сергеевич.

Корпел я однажды над повестью, где в качестве персонажа участвовал некий уголовник, и понадобился мне словарь блатной музыки. Открыл я его и слегка оторопел, сразу же наткнувшись на несколько древнерусских слов: «смага», «сквара», «мисюрка»… В литературном языке все они повымерли, а в лагерном жаргоне остались. Вот я и думаю: а ну как с дедовщиной то же самое?

В группе дивизионов «Тантал» семейная терминология распространялась не только на нижних чинов, но отчасти и на офицеров. Сапрыкин, само собой, «дед», а начштаба подполковник Ляхович — «папа».

Оба, кстати, друг друга недолюбливали. Причиной, скорее всего, была элементарная ревность: подполковник (сам в прошлом командир какого-то там дивизиона) тоже очень любил строить, каковой возможности его теперь лишили.

Бывший боксёр-тяжеловес, говорил он несколько в нос (неоднократно проломленный), чем внушал личному составу особый трепет.

— Ну кто так строит? — презрительно гнусил он. — У меня в дивизионе перед тем, как стройку начать, свинью кололи…

В минуты бешенства «папа» терял голос — и это было ещё страшнее.

Отрывок № 13

Оказывается, Марасанов не читал Гашека. А дома «на гражданке» у нас имелся лишний экземпляр «Похождений». Попросил жену прислать. Прислала. И Марасанов понял наконец, как надо