выйти. Кажется, что мама улетела в другую страну и бросила меня. Холодный линолеум касается маленьких детских щек, распухших от слез, я задыхаюсь от крика, но никто не приходит.

Тогда я выхожу на балкон, нижняя часть которого не застеклена, высовываю голову в проем между решетками и кричу на весь двор: “Мама! Мама!”. Внизу собираются сердобольные прохожие. “Девочка, что случилось? Как тебе помочь?”. Я только кричу в ответ: “Мама, мама…”.

Маленькие локоточки совсем красные от ковра, который бабушка положила сюда, чтобы наблюдать за жизнью двора. Я сижу среди цветов и растений, иногда выкидываю вещи с балкона — фотографии, игрушки, будильник — за что мама потом ругает меня.

Наконец мама возвращается: она привезла мне клетчатое фиолетовое пальто с синим искусственным мехом. Я буду носить это пальто до тех пор, пока рукава не станут три четверти.

Мне пять-шесть. Я снова одна в квартире. Грустно катаю по коридору железную складную коляску с голубыми и оранжевыми цветочками. Мне очень хочется иметь братика или сестренку, чтобы не было так одиноко одной. Или хотя бы посадить в коляску кота.

Мне восемь. Мне подарили котенка. Когда дома никого нет, я выхожу с ним на балкон и высовываю его за решетку:

—

Видишь, как высоко, но я не бросаю тебя. Я же тебя люблю.

Я торопливо достаю кота, прижимаю его крепко к себе, глажу и приговариваю: “Я никогда с тобой так не поступлю”.

XIX

Дома двенадцать зеркал. Все они огромные, по два-три зеркала в каждой комнате. Зеркала в коридорах, в советских стенках и хельгах, с наклоном и без, вертикальные и горизонтальные, даже в золотой раме с завитушками. В некоторых местах зеркала висят друг против друга, образуя бесконечные лабиринты.

Напротив зеркал множество мелких побрякушек, блестящих жучков, кукол, статуэток. Все это нельзя трогать. Это не игрушки. Во всяком случае — не мои.

На всех шкафах и столах бесконечные искусственные розы. Красные, белые с каплями росы, но больше всего — розовых. Это любимый цвет бабушки после фиолетового. Когда мама ссорится с бабушкой, она кричит: “Везде твои кладбищенские цветы!”.

К цветам я равнодушна. Иногда их, конечно, интересно понюхать — они пахнут, как вся синтетика, чем-то ядовитым и очень притягательным. Интересно поколупать капельки росы. Игрушками я все равно играю, когда никого нет. Лишь бы все вернуть по местам.

Но самое мучительное — искусственная еда. Пластиковые яблоки, апельсины, груши, виноград… Два больших красных яблока, которые выглядят, как настоящие, так что гости их постоянно принимают за живые. Две грозди винограда. Одна зеленая, другая — бордовая.

Они такие красивые на вид и такие приятные на ощупь, что я постоянно трогаю их, жамкую маленькие виноградины, ощущая их резиновость. Как я мечтаю, чтобы они стали настоящими!

Я снимаю с веточки одну зеленую виноградину и жую ее. У нее такой же резиновый вкус. Голодная, надкусываю большое красное яблоко, чувствую плотную резину на зубах, но представляю, будто во рту вкус настоящего яблока.

А еще в ванной стоят батареи шампуней. Все они яркие, разноцветные с самыми приятными фруктовыми запахами. Мой любимый запах у оранжевого шампуня — загадочный мультифрут. Я уже не маленькая и знаю, что шампуни не могут быть вкусными (точно не вкуснее резиновых яблок), но запах такой манящий, что я все-таки пробую его на вкус. Мыльный рот не так-то просто прополоскать, и желание пробовать шампуни проходит.

А постоянный голод — нет.