5, 24), о. Паисий не только отказался от всех самых позволительных и обыкновенных для человека удобств жизни, но обрек себя на чрезвычайные нужды и лишения.

Даже самые необходимые предметы для поддержания жизни: отдых, пища, одежда, жилище — перестали служить для него предметом забот.

Как истинный странник на земле и гражданин небесного отечества, он не имел попечения ни о приюте, ни о какой-либо собственности, но с точностью осуществлял на себе слова Спасителя: не пецытеся душею вашею, что ясте, или что пиете, ни телом вашим, во что облечетеся. Не душа ли больши есть пищи, и тело одежди (Мф. 6, 25). Ищите же прежде Царствия Божия и правды его и сия вся приложатся вам (Мф. 6, 33).

В обращениях своих с людьми блаженный старался говорить, как замечено выше, притчами. Все проступки и грехи, которые провидел в глубине души собеседника, он как бы переводил на себя, на свое собственное «я». Само собой понятно, что, слушая его речи, собеседник не понимал их и только после некоторого размышления постигал значение его иносказательных слов.

Если же кто-либо называл о. Паисия «батюшкой», тому блаженный сердито замечал:

— Какой я вам батюшка?! Говори — старичок-дурачок.

— Да как же так, отец Паисий… Ведь вы монах.

— Да какой же я тебе отец, ах ты!.. «Отец наш на небесах живущий, Той промышляет и милует души наша». Не говори — отец, а говори — Прокушка, Паяций, Паисей…

Великая добродетель в жизни человека — смирение. Смирение есть признак величия духа, а гордость — отпечаток низкой души. Взгляните на смиренных, чем они были. Авраам говорил о себе: я земля и пепел; но был отцом верующих, которому, между патриархами нет равного… Давид говорил о себе: я червь, а не человек; но был порфироносным пророком, которому между царями нет равного… Апостол Павел писал о себе: я наименьший из апостолов и не достоин называться сим именем; а не он ли был одним из первоверховных? Смиренна была Пресвятая Дева Мария, глаголавшая к Ангелу: Я раба Господня, да будет Мне по слову твоему; но кто Она для всего рода человеческого? — Матерь Божия, высшая Херувим и славнейшая Серафим… А Иисус Христос разве не унижал себя? Разве не умывал ног Своим ученикам?

Ночь проводил блаж. Паисий где придется. Иногда приходил к кому-либо из братий в келью, а иногда в портняжную мастерскую или братскую баню и ложился где-либо под столом; иногда ночевал в братской хлебне на печи, а иногда на церковной паперти или просто на дворе.

Сон блаж. Паисия был необычайным. Никто не замечал его действительно спящим. Вероятно он укреплял себя дремотой где-либо в захолустье в послеобеденное время.

Бывало придет к кому-либо в 9-10 часов вечера, разденется и уляжется под столом, а через короткое время — снова оденется. Затем полежит несколько минут, обует один сапог, и широко и комично шагая выйдет на двор, чтобы не дать своему телу отдыха и покоя. По возвращении снова разденется и уляжется, но через некоторое время опять начинает облачаться в свои отребья или принимается громко плакать и молиться. С первым же ударом колокола быстро мчится в церковь на молитву. В полунощи востах исповедатися имени Твоему, Господи (Пс. 118, 62).

Одевался блаж. Паисий также весьма оригинально. Одежды своей он никогда не имел, а получая от кого-либо свиту или рясу, прежде выпачкает ее в грязь или отрежет кусок полы или рукав и, разодрав ее в нескольких местах, тогда только облачается в нее… Подрясник блаженный не особенно любил, и если таковой предлагали ему, то он указывал рукой на нищих: «Смотри, сколько солдат стоит… Им, душко, отдай»… Обыкновенно же любил носить и зимой, и летом монашескую свиту или рясу, подпоясывая ее либо куском веревки, либо отрезком суконной материи.

Очисти прежде, говорит один старец, внутреннее, так и внешнее чисто будет… А если внутренняя нечистота царствует в душе твоей, то как бы ты не одевался, она сделает нечистым и внешнее, и ты будешь похож на повапленный гроб… К сожалению, современные люди не признают этого. Тратя тысячи на ненужные наряды и украшения, нередко проходят без внимания мимо нищего. Так ли учил нас Христос? Он, глава наш, Свет всему миру, Истина и Живот, лежал в яслях, а мы утопаем в мягких одрах. Он орошался в молитве кровавым потом, а мы обливаемся дорогими благовониями… Кровавые капли падали на Его грудь, а мы украшаем ее дорогим жемчугом… На главе его был терновый венец, а мы главу свою украшаем драгоценными уборами… Он был наг, а мы одеваемся в пышные одежды… О, жалкое наше тщеславие!..

На скудной волосами голове блаж. Паисий носил широкую повязку на подобие главотяжца (убруса). Но повязка эта была неимоверно грязна и издавала неприятный запах. Указывая кому-либо из молодых клирошан на свою лысину, блаж. Паисий растирал на ней ладонью свою слюну и, посыпая песком, шутливо приговаривал:

— Лысинка-с… Дурость… Это меня девушки в молодости любили… От того у меня и лысинка… Эге-ге, и я в свое время был тоже красивый… 15 лет на клиросе пел…

На ногах о. Паисия были дырявые валенки или без подошв сапоги, а в руках неизменно носил он железную палку с изогнутой рукояткой, обмотанной тряпкой и закрепленной проволокой. Ею он подпирался, а когда была не нужна — носил под мышкой.

Ходил блаж. Паисий весьма оригинально: ступал широко, как маршируют солдаты, и, как бы измеряя величину места, равномерно расставлял ноги. Изредка для странности, он не шел по тротуару или посредине дороги, а медленно крался около самых стен, шагая через водосточные трубы или пролезая под ними внизу.

Рук своих блаженный, по-видимому, никогда не умывал. Если же кто-либо обращал на его руки пытливое внимание, тому о. Паисий замечал:

— Вымыть? Руки хочешь вымыть? Эге! Они от того коростой заболеют…

Белья о. Паисий почти не носил, а если и надевал когда рубаху, то не менял ее, пока не изорвется, отчего разводились в ней насекомые, причинявшие телу его нестерпимые мучения… Не выдерживая подчас такой мучительной пытки, о. Паисий горестно восклицал:

— Ах, вы, заели меня, проклятые!..

И с этими словами бежал в портняжную мастерскую, где скинув свою рубаху,