III

Может ли человек учить чистоте нравов других, если сам нечист? В силах ли он отвращать от пороков других, погибая сам в беззакониях и грехах? Нет. Будите совершены, якоже Отец ваш Небесный совершен есть (Мф. 5, 48). Вот заповедь Спасителя всем нам, православным христианам. К выполнению этой заповеди стремился и подвижник Прокопий, денно и нощно совершенствуясь духом и сердцем. Побуждаемый сильной ревностью по Боге и пламенной любовью к Спасителю, и не довольствуясь соблюдением обычных правил поста, благочестия и молитвы, — Прокопий стал стремиться к тому, чтобы благоугождать Богу еще высшими подвигами. Тесен был его затвор в келии, но и этого ему было мало. Утончилось от поста бренное тело его, но и оно казалось ему буйным и опасным врагом. Ему глубоко запали в душу слова божественного Павла: мы буии ради Христа (1 Кор. 4, 10). Он постоянно размышлял о них и испытывал при этом неизреченную сладость в сердце, желание чего-то нездешнего, в этом мире не существующего, с природой мира сего не связанного. Ему хотелось шествовать путем праведных. А ведь праведные терпели голод, стужу, побои, раны, темницу и, не взирая при этом ни на какие страдания, воспевали псалмы и утешались надеждой на получение венца небесного…

И с этой поры все земное стало для Прокопия ничтожным, ко всему он охладел, ничем не прельщался. Как быстрый и сильный поток, долго сдерживаемый в своем течении, мгновенно разрывает преграду и с шумом несется вперед, так и ревность Прокопия в стремлении к высшему подвигу совершенства, выказалась наружу со всей своей силой. Внидите узкими враты, — мысленно рассуждал в себе Прокопий, — яко пространная врата и широкий путь вводяй в пагубу, и мнози суть входящий им (Мф. 7, 13). Чудные слова!.. Назидательные слова!..

Но не всякий вмещает слово это, а только тот, кому дано есть (Мф. 19, 11). Всякий избирает себе путь сообразно своим силам и призванию. А потому и Прокопий, будучи одарен от природы крепким телом и твердой волей, избрал для себя подвиг тяжелый, прискорбный и для обычных смертных опасный. Называется он подвигом Христа ради юродства.

Не радостями, а скорбями должно достигать нам Царства Небесного. Греховная болезнь нашей души упорна, застарела, и ее необходимо врачевать горькими травами, сильными средствами, болезненными операциями. В лице падшего праотца Адама мы все осуждены влачить на земле жалкое существование, все осуждены на труды, болезни, скорби и бедствия, и не было еще в мире такого человека, который не испил бы сей горькой чаши… И чаша этой горькой жизни для Прокопия уже начиналась…

С изменением внутреннего состояния души изменился, как замечено нами выше, и внешний образ жизни Прокопия. Памятуя слова Премудрого: кто прикасается смоле, очернится, и кто входит в общение с гордым, сделается подобным ему (Сир. 13, 1). Прокопий сделался безмолвен, печален, угрюм, осторожен. Ни с кем не входя в общение, никого не посвящая в глубокую тайну своего сердца, он обитал среди людей, как мертвец, и преисполненная высоких мыслей и чувств душа его была закрыта для всех, как неразгаданная тайна. Зато величие Божие проглядывалось в каждом его слове. Свое бесславие он обращал в славу Божию и, следуя примеру истинного крестоносца Владыки Христа, нес тяжелый крест свой по доброй воле и сердечному влечению…

К первоначальным проявлениям юродства Прокопия можно отнести, например, то, что будучи клирошанином, он никогда не читал в церкви по книге, а положив ее кверху буквами, поворачивался на восток и читал на память. При этом каждое личное обращение к имени Пресвятой Троицы или Богородицы, выраженное местоимением «Ты» — нередко заменял местоимением «Вы»: «Богородице Дево, радуйтесь, благодатная Марие, Господь с Вами, благословенна Вы в женах и благословен плод чрева Вашего» и т. д.

Кроме того, являясь перед началом богослужения в церковь и взошед на солею, поворачивался всем корпусом к народу и шел к клиросу боком, вызывая этим у многих несдержанный смех… Но чтобы казаться еще более странным, высоко подымал полы своего подрясника и принимался вытирать ими клиросные перила. Если же ему приходилось где-либо спускаться по лестнице вниз, — он не совершал это обычно, по-человечески, а, начиная с верхней ступени, одним прыжком перешагивал несколько их сразу, так что многие удивлялись, как он не ломал ног себе…

За такое непонятное поведение Прокопий был освобожден от клиросного послушания на Ближних пещерах и переведен в Голосеевскую пустынь на послушание записчика.

Но и здесь он продолжал жить по-прежнему, не заботясь для себя о скоропреходящем, но с глубокой верой и благодарением претерпевая всякие скорби и лишения.

В зимнее время Голосеевская пустынь, окруженная большим лесом, — тиха и уныла. Но летом, когда омертвевшая природа оживает, — Голосеевская пустынь представляет из себя чудный утолок, в который стремится на отдых душа каждого лаврского инока… Не даром приснопамятный митрополит Филарет избрал Голосеево местом своего дачного пребывания. Приезжая сюда в мае и обитая здесь целое лето, он посвящал себя безмолвию и предавался созерцательной жизни, не оставляя при том своих подвигов бдения и горячей молитвы. Для этой цели святитель устроил в Голосееве домовую церковь и, посвятив ее памяти преподобного Иоанна Многострадального, приказал отправлять в ней ежедневную раннюю службу.

Переведенный сюда Прокопий, нередко встречаясь с владыкой-митрополитом на монастырском дворе, был удостаиваем им краткого разговора. Причем маститый архипастырь настолько присмотрелся к жизни молодого подвижника, что неоднократно даже заставлял Прокопия читать свое келейное правило, а потом сделал его и своим временным чтецом… Голос у Прокопия был густой, сильный и звучный баритон, и читал он в церкви с большим искусством и воодушевлением, возбуждая сердца слушателей к молитвенному настроению.

Случай этот несколько улучшил незавидное положение подвижника, и волей архипастыря Прокопий был пострижен в рясофор. Пострижение совершено 31 октября 1854 года начальником Голосеевской пустыни иеросхимонахом Моисеем, и постриженный инок получил новое имя — Паисий.

Получив со званием рясофорного монаха или рясоносца благословение носить рясу и камилавку, Паисий видел в этом одеянии не только особенный вид наружного платья, но и средство для усмирения и удручения души, ибо самое наименование — ряса — показывает грубое вретище…

Чтобы сохранить навсегда бодрым и неразвлеченным ум свой, инок Паисий закрыл окончательно храмину своей души и с молчаливым самоуглублением шествовал по избранному