Она с трудом успокоилась и нацепила на лицо улыбку. Тетушка Сол однажды наказала ей отвечать улыбкой на худшие оскорбления и грубостью — на незначительные. Тогда никто не догадается, что у тебя на сердце.

— Так как вы собираетесь держать меня в узде? Мы выяснили, что я подлая мерзавка и мне не пристало слоняться по коридорам дворца. Вы не можете ни связать меня, ни доверить мою охрану собственным стражникам.

— Ну, — начал Гаотона, — по возможности я буду лично следить за твоей работой.

Шай предпочла бы Фраву, ею вроде легче манипулировать, но и так сойдет.

— Как пожелаете. Но человеку, который ничего не смыслит в подделывании, будет скучно.

— Я сюда не развлекаться пришел. — Гаотона махнул на капитана Зу. — Пока я здесь, меня будет охранять капитан Зу. Он единственный из наших бойцов осведомлен, насколько серьезно ранен император, и только ему известно о наших планах на твой счет. Остальную часть дня за тобой будут присматривать другие стражники, и тебе запрещено говорить с ними о своей работе. Мы не допустим никаких слухов.

— Не волнуйтесь, я буду молчать, — пообещала Шай, на этот раз честно. — Чем больше людей знает о подделке, тем скорее она не удастся.

«К тому же, — подумала она, — стоит мне рассказать стражникам, вы их не задумываясь казните, чтобы сохранить тайну».

Бойцов она не любила, но еще больше не любила империю, а стражники — по сути те же рабы. Бессмысленные убийства были Шай не по душе.

— Вот и отлично, — произнес Гаотона. — А за дверью ожидает вторая гарантия того, что ты отнесешься к своему заданию с должным вниманием. Капитан, будьте добры.

Зу открыл дверь. Рядом со стражниками стоял человек в плаще. Он прошел в комнату упругой, но какой-то неестественной походкой. Как только Зу закрыл дверь, незнакомец скинул капюшон, явив лицо с молочно-белой кожей и красными глазами.

Шай тихонько зашипела сквозь зубы.

— И вы мое ремесло зовете кощунством?

Не ответив, Гаотона поднялся со стула и поприветствовал вошедшего:

— Расскажи ей.

Мужчина изучающе приложил к двери длинные белые пальцы.

— Я нанесу руну вот сюда, — произнес он с акцентом. — Если она попытается покинуть комнату или переделать руну или дверь, я об этом узнаю. И за ней отправятся мои питомцы.

Шай бросило в дрожь. Она свирепо глянула на Гаотону:

— Кровопечатник. Вы пригласили во дворец кровопечатника?

— Не так давно он доказал свою полезность, — ответил Гаотона. — Он преданный и благоразумный. А еще очень полезный. Порой приходится прибегать к помощи тьмы, чтобы сдержать еще большую тьму.

Шай тихо зашипела, когда кровопечатник достал что-то из складок одежды — грубую костяную духопечать. Значит, его «питомцы» тоже костяные — подделки человеческой жизни, сработанные из скелетов усопших.

Кровопечатник перевел взгляд на нее.

Шай отпрянула.

— Вы же не думаете, что…

Зу схватил ее за руки. Ночи, какой он сильный! Шай запаниковала. Ее знаки сущности! Ей нужны ее знаки сущности! С ними она может бороться, бежать, скрываться…

Зу порезал ей тыльную сторону руки. Шай едва почувствовала неглубокую рану, но не оставляла попыток вырваться. Подошел кровопечатник, обмакнул свой ужасный инструмент в кровь Шай и приложил печать к центру двери.

Когда он убрал руку, на двери остался светящийся красный оттиск в форме глаза. В тот миг, когда кровопечатник прижал печать, Шай ощутила резкую боль в месте пореза.

Она ахнула, распахнув глаза. Еще никто не осмеливался проделать с ней такое. Лучше бы ее казнили! Лучше бы ее…

«Возьми себя в руки, — приказала она себе. — Стань той, кто сможет это вынести».

Шай глубоко вздохнула и стала другим человеком. Той версией себя, что сохраняет спокойствие даже в подобной ситуации. Это была грубая подделка, просто мысленная уловка, но она сработала.

Вырвавшись из хватки Зу, Шай приняла протянутый Гаотоной платок и бросила гневный взгляд на кровопечатника. Тот улыбнулся ей белыми, полупрозрачными как кожица личинки губами. Потом кивнул Гаотоне, натянул капюшон и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Боль в руке стихала. Шай заставила себя дышать ровнее, чтобы успокоиться. В ремесле кровопечатников нет места изяществу, они делают ставку на другое. Вместо мастерства и искусности — обман и кровь. Зато эффективно. Этот кровопечатник узнает, если Шай выйдет из комнаты. У него осталась ее свежая кровь на печати, и печать подстроена под нее, а значит, его неупокоенные питомцы выследят ее, куда бы она ни сбежала.

Гаотона опустился обратно на стул.

— Понимаешь, что случится, если сбежишь?

Шай ответила злобным взглядом.

— Теперь ты видишь, в каком мы отчаянии, — тихо сказал Гаотона, сложив пальцы в замок. — Если и правда сбежишь, отдадим тебя кровопечатнику. Твои кости станут его очередным питомцем. Это все, что он потребовал за свои услуги. Приступай к работе, поддельщица. Сделай все хорошо, и избежишь незавидной участи.

День пятый

Шай приступила к работе.

Она углубилась в записи о жизни императора. Мало кто понимает, какое место в подделывании занимают поиски и исследования. Это искусство может освоить любой; нужны лишь твердая рука и внимание к деталям.

А еще готовность тратить недели, месяцы, даже годы на создание идеальной духопечати.

Годами Шай не располагала. Она второпях читала одно жизнеописание за другим и часто засиживалась до глубокой ночи, делая пометки. Не верилось, что удастся справиться с возложенной на нее задачей. Создать правдоподобную подделку чужой души, особенно за столь короткое время, просто-напросто невозможно. К сожалению, придется изображать кипучую деятельность, пока она готовит побег.

Из комнаты ее не выпускали. Справлять естественную нужду приходилось в горшок, а для мытья приносили бадью с теплой водой и полотенца. За ней все время присматривали, даже когда она принимала ванну.

Каждое утро приходил кровопечатник, чтобы обновить метку на двери. Каждый раз от Шай требовалось немного крови. Вскоре ее руки покрылись мелкими порезами.

Все это время ее навещал Гаотона. Пожилой арбитр наблюдал, как она читает, и его глаза светились осуждением… но не ненавистью.

Обдумывая план, Шай кое-что поняла: чтобы выбраться на свободу, ей, скорее всего, придется манипулировать этим человеком.

День двенадцатый

Шай прижала печать к столешнице.

Как всегда, печать слегка вдавилась в древесину. Независимо от материала оттиск получался рельефным. Шай повернула печать на пол-оборота, и чернила не размазались, хотя она не знала почему. Один из наставников объяснял, что к этому моменту печать соприкасается не просто с физической формой предмета, а с его душой.

Когда Шай отняла печать, на древесине остался ярко-красный, словно вырезанный оттиск. От него волной разошлась