— Я вчера обратил внимание на вашу коллекцию сувениров. Подумал: у меня есть забавная вещица, которая будет очень уместно смотреться вон там, между фигуркой танцовщицы и птичьим черепом. Во всяком случае, вы быстрее найдёте ей применение, чем я, — и как бы лениво потянулся поставить на полку изящный резной кувшинчик.

— Дай посмотреть! — голос старика лишь слегка осип, а вот эмоции вмиг зашкалили: узнавание, восторг, жажда.

Маги, конечно, не так зависимы от энергии, как масаны от крови. Но долго сидеть на нуле или около крайне неприятно, Ромига знал по себе. На артефакт-аккумулятор потом кидаешься с жадностью. Ожидал, что Семёныч "высушит" артефакт, едва заполучив его в руки. Ошибся. Старик снова взял энергии совсем немножко. Нав не заметил бы разницы "до" и "после", если бы специально не следил.

А Семёныч рассматривал кувшинчик, поворачивая к свету так и эдак, ласкал его пальцами, улыбался каким-то своим воспоминаниям. Видимым усилием вернул себя в реальность.

— Спасибо, Ром! Вот уж действительно порадовал старика. Была у меня похожая штучка, да потерялась. Давно... И место ты ей на полке определил самое правильное. Да, пожалуй, лучше не найдёшь. Поставь туда, а то я без стула не дотянусь. Ты вроде куда-то спешил?

Ромига чуть в голос не расхохотался, давно его столь явно не выпроваживали. Подумал сделать вид, что уходит, и остаться под мороком. Но он действительно спешил и, выходя за дверь, прилепил на неё следящий артефакт.

Был разочарован. Конечно, старый чел с улыбкой шире лица — занимательное зрелище. А уж когда тот пускается в пляс по комнате... Но больше ничего интересного. Семёныч долго любовался кувшинчиком на полке издали. Немного поразглядывал под яркой лампой сегодняшние отпечатки, собрался и отбыл домой.

Если бы ассистент следил за тем, что делал старик, уйдя из лаборатории, он бы, наверное, сильно удивился. Семёныч шёл в сторону дома. Но именно шёл, а не ехал на метро, как обычно. Кружным, извилистым путём.

Равнодушные прохожие сновали мимо по своим делам, наблюдательные недоуменно косились на благообразного дедушку, с загадочно-рассеянной улыбкой проделывающего странные вещи. Там прошёл, балансируя, по бордюру. Тут бережно отклеил от стены рекламное объявление, сложил из него самолётик и запустил через улицу. На мощёном бетонными плитками тротуаре прошагал строго по нечётным квадратикам. Купил булку и покормил воробьёв, тщательно отгоняя голубей. Нашёл на скамейке в сквере забытую кем-то коробочку с детскими мелками. Украсил асфальт улыбчивым солнышком, хитро выглядывающим из-за тучи. Набрал букетик разноцветных кленовых листьев и на ходу разбросал их: лист вправо, лист влево. Пальцем написал на пыльной корме припаркованной машины: "Помой меня!" Галантно поклонился перебегающей дорогу серо-белой кошке.

Он называл это "переплетать судьбу". Умел с босоногого детства, от бабки. Каждый день использовал для работы, по чуть-чуть. Считанные разы применял для других целей, более серьёзных. Жизненно важных. В госпитале, где едва не оставил ногу. Путая следы после истории с Людой. Когда Лариса узнала об очередной его пассии и ушла с полугодовалой Светкой на руках. Применял не от хорошей жизни — как последнее, отчаянное средство. Менять узор судьбы по-крупному всегда было трудно и страшно. Будто танцевать по минному полю. Будто спускаться с горы на оползне. Будто голыми руками ковыряться в щитке под током.

Почему сегодня радовался, будто на крыльях летел? Почувствовал: ведёт игру не один, впервые после смерти бабы Шуры. Ассистент сделал первый ход, своей рукой поставив на полку ту вазочку. Очень мудрёную саму по себе, ну да ладно. Старик не был уверен, чего хочет Роман: от судьбы, от Семёныча. Зато знал наверняка, чего хочет сам.

Cказал: "Учеников не беру! Из принципа". И в тот же миг понял, принцип изжил себя. Настало время передать свой опыт тому, кому под силу его принять, понести дальше.

Лучше бы, конечно, родной кровинке: самый прямой, естественный вариант. Но много лет назад не срослось с детьми. И с внуками, увы, не срастётся. Больше всего, в смысле фотографического мастерства, у отца почерпнула дочь. Он гордился её успехами. Однако ни Света, никто из родичей не ощущал дрожания нитей, скрепляющих мир, как баба Шура и сам Семёныч. Старик годами высматривал таких среди многочисленных знакомых, но тоже безуспешно.

А Роман чувствовал, почти несомненно. И был при этом очень хорош, как фотограф. Если бы Семёныча не трясло в его присутствии... "А ведь парень прилагает усилия, чтобы это сгладить. Шифруется. Почти не пускает в ход свою странную тёмную силу. Но работать так постоянно — у кого первым лопнет терпение?" Чтобы учить Романа, нужно перестать его бояться. Для этого старик готов был, в первую очередь, измениться сам. Однако знал: переплетая судьбу, неизбежно меняешь не только себя, но мир вокруг. Соавтора нового узора перемены накроют точно. "Интересно, парень понимает, на что подписался? А я-то хоть понимаю, на что мы оба подписываемся?"

Солнце зашло, над городом сгущались тёплые сентябрьские сумерки. Усталый, грустный старик присел на лавочку у своего подъезда. Он не рассчитывал, что придётся так тяжело. "Будто пропихивать тигра в кошачью лазейку!" Задуманный узор был не то, что далёк от завершения — едва начат. Семёныч смутно угадывал следующие шаги: как минимум, три варианта. Путь ветвился, старик сталкивался с таким однажды, это было болезненное воспоминание. А ещё чувствовал: как ни поверни, без участия того, кто начал, уже не справится. Ведал ли Роман, что творил, ставя на полку свой подарок? Когда колдовал себе вилку и маскировал отпечаток — точно понимал. А с вазочкой? Как бы то ни было, узор нужно сплести до конца, иначе вмажет отдачей. В душу Семёныча снова закрался страх.

Он тогда вернул Ларису. Выгадал момент, когда жена готова была слушать. Нашёл нужные слова. Не только вымолил прощение, но и получил индульгенцию на будущее. Помнил её заплаканные глаза, когда говорила:

— Понимаю, тебе одной бабы мало. Но каково мне?

— Ты у меня единственная настоящая. Все прочие — яркие, красивые, пустые сны.

— Которые ты не можешь не видеть?

— Увы, да.

— Я очень люблю тебя, Миша. Постараюсь привыкнуть. Привыкну...

Ему нужно было завязать ещё один, последний узел. А он отступился, дважды.

Матёрый котяра с гладкой чёрной шерстью, жёлтыми глазищами и манерами аристократа в изгнании приходил и уходил сам по себе. Ловил в ателье мышей, иногда подрабатывал фотомоделью