— Так и что это за новая книга? — безразлично спросил магистр Риин, снова затягиваясь.

Табак в трубке разгорелся ярко, потянуло слащавым дымком жжёного сена. От этого запаха захотелось спать, и я едва сдержала зевок.

— Называется «М и М», — торжественно представил Голомяс.

— Странное название, — озвучил мои мысли магистр ментальной магии.

— Согласен, — Голомяс поправил остатки волос на затылке. — Но написана отлично. Только послушайте: «Бойтесь своих желаний, ибо они имеют свойство сбываться». Превосходно. Роскошно!

— Похоже на простую истину, — лениво и равнодушно заключил магистр Риин.

— А опыт — это и есть бесконечное подтверждение простых истин, мой друг, — непозволительно бодро отозвался чудаковатый библиотекарь. — Когда открываешь для себя очередную, хочется кричать: «Что ж вы, люди! Бойтесь своих желаний, я серьёзно!» Но люди только посмеиваются и тактично кивают. Ровно до тех пор, пока не откроют это для себя лично.

— И им остаётся только присоединиться к общему хору познавших жизнь, — иронично хмыкнул магистр Риин, но сам себя прервал зевком.

— Не забывайтесь, молодой человек, — Голомяс забрал трубку. — Всё-таки я гожусь вам в прапрапрадеды.

Я попыталась примерно сосчитать, сколько пра- мне стоит добавить, чтобы правильно определить возраст кровавого мага по отношению к себе. Мозг категорически отказывался выполнять даже такую простую задачу. И я всё-таки зевнула, не удержавшись. Стрелки над Иверийской короной циферблата показали мне ранние утренние часы, и моя сонливость вступала в своё привычное право.

— Нет, в самом деле, — не сдавался магистр Риин. — Почему именно «М и М»? А не «Ма и Ма», к примеру?

Взгляд его рассеянно блуждал в сумерках, которые почти потеряли свой красноватый оттенок.

— Может, лучше «Ме и Ме»? — предложил Голомяс, выпуская колечки едкого дыма. — Ближе к нашей реальности!

— Концептуально, — с умным видом согласился магистр Риин.

Я обернулась, почувствовав взгляд. На мосту стоял ещё один человек, скрытый в сумеречном тумане. Но я сразу узнала его. Его бы я узнала из сотен и миллионов только по одному образу.

Губы сами собой разъехались в улыбке. Этого стоило ожидать: Джера наверняка привела сюда наша связь, но я всё равно порадовалась его появлению. Он пришёл за мной. Захотелось поблагодарить Красную Луну, но она уже полностью исчезла, не оставив за собой даже слабого света. В следующий раз мы увидимся только через год. И тогда я точно вознесу ей хвалу.

Я прямо сейчас могу подойти к своему ментору, прикоснуться к нему, вдохнуть его запах и даже обнять его. Может, моё желание не такое уж и несбыточное? Может, и для меня предназначен обрывок счастья на пути к собственной мечте? Может, когда-нибудь я тоже буду так же необходима ему, как он — мне?…

— Я, пожалуй, пойду, — тихо сообщила я увлечённым беседой и курением мужчинам.

Оба магистра повернули ко мне свои лысые головы, будто совсем забыли о моём присутствии.

— Юна! — почти вскрикнул Голомяс, подтверждая мои слова, и с таинственным видом изрёк: — Бойся своих желаний, Юна. Бойся, ибо они имеют свойство сбываться.

Я хмыкнула от бульварной глупости из девичьего романа, пожелала магистрам доброй ночи и радостно зашагала в сторону ментора чёрного паука.

Динь-динь. Бархатные бубенцы занавески покачивались, бились друг о друга, хотели мне рассказать короткую историю горячей страсти, что некогда случилась в этом транспорте. И я улыбнулась. Служебный дилижанс Претория слабо накренился, взбираясь на очередной мост.

За окном зашуршала серебристым плеском Лангсордье, разбилась в своём неистовстве в низеньком водопаде.

Ласковая осень в этом году очень рано озолотила белоснежный наряд столицы, затанцевала тёплым ветром у высоких витрин и на площадях. Свет с неба, едва тёплый, охристый, разлился по мрамору Лангсорда медовой патокой, словно солнце теперь сияло через стеклышко янтаря. И квертиндцы бродили вдоль улиц и проспектов неспешно, покачиваясь, наслаждаясь осенним началом нового года и красотой столицы.

— Жизнь Везулии Иверийской была очень короткой и печальной, увы, — Камлен Видящий, что сидел напротив, протянул руку и пригладил тёмную гладь вышивки, распятую в пяльцах. — Она не знавала ни доброты своего воинственного отца Галиофа, ни теплоты слишком рано почившей матери, ни даже любви мужа — властолюбивого иноземца Парта. Но больше всего молодая королева тяготилась своим даром к предсказаниям.

Мне уже доводилось смотреть глазами Везулии — первой истинной Иверийской королевы Квертинда, дочери Галиофа Завоевателя. Замкнутая, несчастная и болезненная девушка почти не выходила из Иверийского замка, окружённая охраной. Прорицания истощали её, мучили, губили, тянули из неё свет и радость. Она вышивала свои видения, вкладывала в каждую лоснящуюся гладь нити капельку магии Нарцины и щедро орошала слезами горя.

Вот и сейчас я держала в руках её последнюю работу — незаконченную. В угрюмых, серых цветах нитей двое кружились в вальсе. Мужчина в дорогих одеждах уверенно вёл в своих объятиях девушку, цвет глаз которой рассмотреть было невозможно: они были завязаны лентой. Это был странный отрешённый танец, но преисполненный какой-то болезненной, жестокой и преступной нежности. Пара красовалась на невесомом, почти прозрачном полотне, отчего казалось, что они парят в округлой раме.

Везулия жила в своих грёзах, и даже в самых тёмных видениях пыталась увидеть толику теплоты. Я понимала её — это были отчаянные попытки полюбить жизнь. Жаль, что ей этого так и не удалось.

— Мне всегда так больно видеть её, Великий Консул, — я слышала, как прошлое королевы зовёт меня в видение, накрывает своей вышитой печалью пеленой. — И в то же время так радостно за свою собственную судьбу. Ведь я, как и она, могла бы обезуметь и лишить себя жизни, если бы мне не повезло узнать Вас. Это ужасно стыдно.

— Не винись, — старик повёл пустыми белками глаз. — Не всем по силу выдержать дар. И ты выдерживаешь не только благодаря везению, но и своей собственной силе, Ванда.

Горжетка колола мою шею иголками пушистого меха. Такая же смешная, нелепая, как и я — уже мёртвая лиса, видавшая свою собственную смерть, но всё ещё способная рассказывать истории. Моя ладонь пригладила пушистый мех, пропуская его через пальцы. Нэнке рядом завозилась, закряхтела в своей дремоте, и я отвернулась к окну.

Лангсорд проносился мраморными шпилями, высокими белыми зданиями, фигурными перилами мостов и балконов, ажурными витринами в несколько этажей, — сжатый, как пружина. И в то же время громадный, бесконечный, от своего двуглавого шпиля с часами до заповедных рощ за окраинами. Город государственных тайн, великих правителей, гордость и сердце Квертинда. Монументальное творение Тибра Иверийского. Город трагической красоты. Его архитектурная торжественность — словно сцена для главных событий, что разворачиваются в королевстве вот уже двести лет, унося жизни и давая новое существование для творцов квертиндской истории.