день-два все мало-мальски ценное будет представлено перед скучающими взглядами австрийского караула. Бери, что хочешь.

Все население лагеря, как это водится в любом человеческом социуме, само собой разделилось на несколько категорий. Одни лагерники имели какой-то вес — опять же, не в килограммах — и авторитет. Другие лагерники такого веса и авторитета не имели, зато имели мнимое покровительство первых, что самым усердным образом старались не потерять. И были третьи лагерники — люди, опустившиеся до полного животного состояния.

Как уже упоминалось, на продуктовом довольствии у гуманного австрийского правительства никто из несчастных «русинов» не состоял. Однако тем или иным способом еда в лагерь все равно просачивалась. В самом деле, без еды человек имеет обыкновение умирать, предварительно помучившись.

Еда была главной валютой за колючей проволокой. Власть человека с лишней булкой под мышкой могла быть поистине неограниченной. При условии, конечно, что никакая другая власть не наложит свою загребущую лапу на эту самую булку.

Вот от этого и разделение, брат. Вот и попробуй выживи, брат.

Игги, как не имеющий за душой ничего мало-мальски ценного, ничей интерес не возбудил: иди, парень, куда хочешь. Отдыхай под открытым небом, только воздух особенно не нюхай.

Он и пошел, не пытаясь прислушаться к крикам, оставляя их за своей спиной. Также осталось позади разнузданное мародерство, за которым лениво наблюдали холеные австрийские воины.

За первые сутки, которые Олонецкий егерь провел здесь, им было сделано несколько выводов.

Первый: ни на кого полагаться нельзя.

Второй: бояться уже нечего.

Как в каторжной присказке получалось: «не верь, не бойся, не проси». Примерно то же самое и в Библии было — касательно отношений между людьми. «Не верь другу, не полагайся на приятеля». С Господом — все по другому, в него верить надо, без Веры — нету жизни.

Однако на Господа надейся, а сам не плошай.

Пока есть силы — надо убираться отсюда. В общество Талергофа Игги вливаться не собирался.

Самая главная ценность в лагере — еда — добывалась несколькими способами.

Если на воле оставался кто-то близкий, не отказавшийся от случившегося вне закона родственника или товарища, то это был самый легальный путь. Австрийцы, как правило, не препятствовали передачам продуктовых корзинок. За счет таких счастливцев жили несколько человек. Ну, и сам страдалец, которому посчастливилось иметь верного человека. Его берегли и охраняли, потому что никто, даже самый безголовый сиделец, не хотел рубить сук, на котором чуть-чуть подкармливались особо приближенные.

Но таких было мало. В основном оболваненные пропагандой государственности граждане охотно забывали некогда близких людей. Им сказали: «враг», значит — враг. Проще живется, когда киваешь на систему. Лицемерие, обычное дело.

Второй способ получения еды — это менять ценности с вновь прибывших на продукты. Охранники этому, понятное дело, тоже не препятствовали. Они, в основном, этим делом и промышляли.

И третий способ — поставлять тем же самым австрийцам женщин, что еще не успели опуститься до совсем непривлекательного состояния. Поэтому каждая новая партия «русинов» была любопытна, как лагерникам, так и их охранникам.

Последние устраивали по этому поводу рейды внутрь территории, огороженной колючей проволокой. Они высматривали себе то, что считали по праву своим. Сообщив о своем выборе лагерным заправилам, которые позволяли себе поторговаться, расхваливая вновь прибывший «товар», австрийцы уходили прочь.

Ну, а вечером их навещали «избранницы». После визита несчастных дам охранники выдавали им на руки оговоренный набор съестного и чувствовали себя при этом превосходно. Во всяком случае угрызениями совести перед своими фрау, которые растили по домам будущих защитников или защитниц устоев страны-преемницы Римской империи, они не испытывали. Алягер ком алягер.

А как же Женевская конвенция?

Сам дурак! Вот и все, блин.

Иной раз охранники заходили на лагерную территорию по рабочей, так сказать, надобности. Кто-то кого-то сдавал, обвинял в неблагонадежности и подстрекательстве, а это дело без внимания оставлять было нельзя. Для этой цели и были приспособлены специальные столбы. На них через устроенный крюк была пропущена веревка с петлей. В петлю пихалась шея подозреваемого смерда, и дюжие австрийцы тотчас же поднимали несчастного посредством этой веревки на метр от земли. Крепили канат, чтоб не сползал, и оставляли узника дрыгать ногами, пока тот не удавится до смерти. В таком положении несчастному повешенному было уготовано висеть дни и недели до тех пор, пока останки сами не обвалятся наземь. В назидание всем прочим лагерникам!

Вот такой был Талергоф. Вот такие были люди.

Игги понимал, что еды ему наготове никто не даст, а питаться корешками, червячками и жуками, которые добывались из земли, он не планировал. К слову, те смерды, что опускались до подножного корма, загибались даже быстрее тех, кто просто голодал. Не приспособлен человеческий организм усваивать белок от насекомых.

Для того, чтобы убраться из Талергофа большого ума не надо. Надо иметь ум, чтобы в первые же минуты, часы, дни, да, вообще — никогда — обратно не загреметь. То есть, иными словами, никто — ни австрийский бюргер, ни австрийский солдат — не должен заподозрить в увиденном им человеке беглеца.

Игги нашел кусок стекла от некогда разбитой бутылки. Никакой стратегической задачи этот осколок выполнить не мог: ни оружие, ни подручное средство — ничего. Но Олонецкий егерь обмазал щеки грязью и осторожно, стараясь не порезаться, выскоблил их острой стеклянной кромкой. На ощупь получилось вполне ничего себе. Вроде, как и бритый. Вроде, как ухоженный. А усы и бородка — может, мода такая! Вон, многие австрияки старательно растят у себя под носом кайзеровскую поросль.

Также он подобрал старый ломаный-переломанный зонтик, который за полной ненадобностью не привлекал ничье внимание. Все, что ему было нужно от этой рухляди — три спицы, да полоска дождевой материи. Этого добра нашлось.

После полудня, как Игги выяснил, австрийские охранники лагеря совершали ежедневный осмотр вверенной им территории. Пара вертухаев проходила устоявшимся маршрутом, внимала просьбам, сделанным авторитетными смердами, и не внимала просьбам доходивших до предела прочих смердов. Они оценивали, когда выносить в овраг трупы тех, кто уже дошел — в самом деле, не каждый же день этим заниматься! Собралось полдюжины — тогда можно организовывать их вынос. Единичные тела не выносятся, здесь не богадельня! Также иной раз охранники брали на себя миссию казни кого-нибудь из неблагонадежного отребья на устроенных для этого столбах. Словом, австрийцы бдили службу — будь здоров!

Игги решил дожидаться полудня у одного из столбов, расположенных в таком месте, неприглядном даже для Талергофа, что здесь никто из несчастных «русинов» старался не задерживаться: сырость какая-то из-под земли,