Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже достаточно далеко ушёл я от зеркал, что из горизонта скрылись они, и вижу только пустоту, в которой блеклая белая точка уже растворилась, вместе с этим и пропала направляющая мою жизнь. Тут нет ни потолка, ни стен, ни пола. Лишь темнота окружила меня своим гнетущим. Не знаю, стоял ли я или ж летал, да что уж там, даже тела с руками не мог я увидать. Кромешная темнота. Здесь не было моей свободы, которая заключалась в достижение цели, и не было свободы песчинки. Тут свобода совершенно иная. Нет ничего, что могло бы тебя ограничивать. Хочешь оставаться в пустоте и быть свободным в пространстве? Оставайся. Хочешь идти в этой пустоте к своей цели и быть свободным в её достижение? Иди. Здесь ты свободен не в выборе. Здесь ты свободен в самом себе, ведь пространство — это свобода. Тут и радость совершенна иная. Хочешь радоваться среди пустоты, наслаждаясь моментом и процессом? Так радуйся, ведь это пространство свободно. Хочешь радоваться тем, что обдумывал сам себя или же созерцал прекрасную тьму, так радуйся результатом наслаждения или от найденных ответов. Здесь ты не рад процессом или результатом. Из-за самой свободы, заложенной в пространстве, возникает радость, но нельзя сказать о том, что именно фактор свободы влияет на существование радости. Через обретение радости в этом пространстве, можно и приобрести свободу. Эти два фактора дополняют и создают друг друга. Будто это темное пространство и является идеалом моей жизни. Превосходным, данное от Вселенной или же от Бога. Но может ли это существовать в вселенной? Наверное нет, ведь чувства одного в идеале не хватает, или же я этого не ощущаю от незнания данного чувства. Будто среди радости и свободы мне всё равно тоскливо. Что же мне нужно ещё в этом идеале, чтобы в нём остаться? Нет, мне не нужен этот идеал, здесь слишком холодно для моего ада, и слишком убого для моего рая. Я не боюсь ада, да не мечтаю о рае, но это пространство заставляет меня боятся и грезить об этом идеале. Я не хотел его найти, лишь желал уснуть и пропасть в своей темноте, а не во мраке превосходного. Я просто устал и хочу спать в этой тоске. Закрыв глаза, проговаривал про себя:
— Я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал, я устал…
VI
Вдруг я почувствовал своё плечо, которое тряслось без причины. Это была точно не темнота и не мои созданные от одиночества иллюзии, будто кто-то хотел, чтоб я наконец открыл глаза. Наконец прозрев, как только родившийся птенец, прилагавший все силы для начала своей жизни, я также собрал в свои зрачки все лучи света, умудрившийся попасть в автобус. Это были, как и тусклые лучи солнца, которое уже покидало мой мир, и холодный свет от еле работающих ламп автобуса. Как только мои глаза перестали слепнуть от света, после нахождения во тьме, я увидел, что все пассажирские места были переполнены. Кто-то из мужчин смотрел в окно, одна женщина пристально всматривалась в своей телефон, бабушки разговаривали снова о тех темах, до которых мне нужно дожить, а деды, как всегда, кашляли на всю машину, в общем и целом, каждый занимался своим делом, но неужели я так долго спал, что не заметил, как все они сюда зашли? Из всей этой толпы отличался только один человек, дёргавший моё плечо и проговаривавший:
— Извините, с вами всё хорошо?
Видимо, я проговаривал свою усталость в слух, раз он спрашивает.
— Всё нормально, всего лишь сон — умиротворённо ответил я.
— Просто вы так часто проговаривали одно и тоже слово «я устал», что уж и побеспокоится можно.
Хоть кто-то обо мне подумал и позаботился за долгое время. Это был дяденька в затрёпанной чёрной куртке, а на облысевшей его голове под наклонном надета шапка-таксистка угольного цвета. Он был похож на человека, который повидал уже что-то в жизни, но, не увидев лица его, так и не смог определиться с выводом. Я не стал ему отвечать, слишком уж его голос был навязчивый и противный. Не было в нём того, что могло бы заинтересовать меня. Обычный и очередной человек в моей жизни. Лучше буду смотреть, как луна возвышается в своём велико над солнцем, застилая не только моё окно своим холодом, но и весь мир. Ровно также, как её белизну покрывает тело вселенной — космос. Эта луна будто та самая белая точка среди мрака бесконечности, где свет не найдёт своего дома, чтоб светить там постоянно. В космосе по итогу затухнет весь свет, несмотря на его скорость, с которой он хочет угнаться за вечной жизнью. Да и затухнет моя луна космически одинокая. Так хочу на ней быть и любоваться вместе с ней прекрасной землёй, танцующей в вальсе со своими братьями и сёстрами. Луна, ты прекрасна.
— Omnia praeclara rara — Прервал моё созерцание, как и мой сон, тот самый мужчина.
— Что? Вы умеете говорить по-итальянски?
— Не, это латинская — великий язык, умерший также, как и великие древние боги, но свою красоту он не потерял. Сколько же книг, стихов и проз, которые оставили след в истории, было написано на этом языке? Не одному языку неподвластен труд латинского.
— Говорите, что латинский велик, хоть сами объясняете это на совершенном русском. Как по мне, русский является самым продвинутым, самым красноречивым и обновляющий свой словарь под каждую эпоху языком, что другим это непосильно, как и вашему латинскому, который был оставлен на обочине истории.
— Хорошо подметил. — Видимо этот дядька всего лишь