по отношению к другим. Сколько бы не пытался переубеждать людей, так они снова за своё. Мне это осточертело настолько, что закрылся в себе, став теперь эгоистом по отношению к ним. С чем боролся, тем и стал.

— Вот ты говоришь, что ненавидишь людей, но ты же альтруист внутри, ведь пытался исправить их. Ты ненавидишь эгоистов, а не людей. Ненавидишь сами чувства, которые заставляют людей относится к другим безразлично. На самом деле ты любишь людей. Ты живёшь благодаря любви к людям, творишь благодаря чувству, которое идёт из ощущения к этим людям, ведь не можешь одним словом поведать о своей любви к ним. Ты как слепой, который ориентируется только с помощью звуков и осязания, ты проходишь своей путь ради чувств к людям. Хоть в борьбе с эгоистами, ты потерял любовь к себе, став эгоистом по отношению к себе и к людям, но постарайся жить с помощью чувств к людям, окружающих тебя, а не вопреки эгоизму. Будь настоящим альтруистом, ведь внутри тебя он есть.

— Пока я ощущаю себя эгоистом. Но вашу правоту не могу отрицать, внутри себя, может быть, остался тот самый альтруист с детства.

— Ты боишься. — С улыбкой произнёс мужчина.

— Боюсь? С чего вы взяли, мне нечего боятся в своих чувствах к людям.

— Не, ты боишься не этого. Твоя ненависть исходит из страха, но этот страх не по отношению к людям.

— Да не боюсь я людей. — Пытался я остановить его уже, ведь наш разговор уже затянулся.

— Ты боишься своих чувств, как будто что-то хочет тебе о них напомнить, но ты пытаешься закрыть глаза ненавистью. Знаешь, человеческое сознание делится не только на рациональность и эмоциональность, а ещё оставляет место для веры. Именно вера в чувства не даёт нам стать машиной для цели, заставляя твою рациональность сомневаться в том, что чувств в тебе нет. Так что, душа в тебе есть, хоть и скромна. Вера — это часть твоей интенциональности.

Я не стал спрашивать у него, что такое, эта ваша, «интенциональность», мне было уже всё равно, настолько он выжег мне мозг своим разговором. Посмотрев в окно, я пытался найти среди темноты ночи остановку, чтоб наконец выйти из этого дурдома.

— Остановите на остановке, пожалуйста! — Прокричал я водителю.

— Вы уже уходите? — Спросил меня дяденька. — Жаль, а я лишь только начал.

— Извините… — Без искренности ответил я, мне нужно было лишь избавить это место от себя.

Автобус резко затормозил, отчего все пассажиры в мгновенье замолчали и начали провожать меня взглядом. Мне было уже всё равно на смущенье, только лишь этот автобус уехал из моей жизни также, как и приехал. Двери открылись, и я вступил на землю необитаемой остановки, чьё одиночество меня хотело захлебнуть, да и не только одиночество.

VII

Автобус оставил меня с разваливающейся от теченья песочных часов времени остановкой. С одной стороны она всё это время была одинока, но с другой это и одиночеством не назвать. С кем ей быть одинокой, если она сама уже умерла от природы, и после неё остались лишь камни? Она уже давно не одинока. Тротуара от неё не было, лишь маленькая тропинка в редкий лес, чей массив из листьев был облит холодом луны. Что же остаётся мне, как не зайти в новый мир и поприветствовать его своим топотом? Чем глубже я заходил в лес, тем чаще я стал замечать, как осенних листьев всё становилось меньше и меньше, деревья стали более редкими и отдалены друг от друга, а тропинка укутывалась снегом. Сезон года менялся на глазах, наступила зима. Слабый холодный ветерок немного продувал мою куртку, но пока это было терпимо. Самое главное, это как преобразился лес. Теперь холод лучей луны дополняла и земная природа. Только среди всей красоты мелькал тёплый свет, будто что-то осталось из прошлого. Пробираясь до огонька, я заметил, как на тропинке лежала застеленная снегом папаха, рядом с которой была испачканная турецкой кровью фуражка. Я уже почти добрался, как на меня полетела куча бумаг, на которых было что-то небрежно написано и некоторые слова зачёркнуты, что-то вроде черновиков. Эти бумажки вылетели из растянувшегося от ветра портфеля, валявшийся возле пылающей берёзы. Это и был источник тёплого света. На раздетых ветках берёзы вместо листьев развеивался, как флаг, чёрно-жёлтая кофта. Дерево моей родины полыхало так, будто никогда и не собиралось сгорать, хоть внутри, скорее всего, уже расплавилось и умерло. За деревом пылало что-то ещё, что-то более громоздкое, отчего вместо снега падал мёртвый огонь — пепел. Это была усадьба какой-то известной фамилии. Рядом с домом стоял дуб, который никак не подавался огню, да и чему было там гореть, если увял он уже. В дупле его что-то блистало от холодных лучей солнца, похожее на свадебное кольцо, но тут некому идти на помощь. С другой стороны дуба виднелась дверь в самом дереве. Дверь эта была деревянная и старая, а, открыв её со скрипом, я увидел холодный белый свет, как от луны. Наверное, только за этой дверью я мог найти продолжение своего пути, среди бессмыслицы и неразберихи этого леса.

Как только я зашёл в дуб, так дверь за мной и захлопнулась. Я оказался до жути в знакомой прихожей. Этот тёмный коридор, шкаф с одеждой и обовью, полка с ключами и бумагами, всё навеивало то самое чувство, а из самой дальней комнаты доносилось тихое пение. Нет, это не от музыкальной шкатулки, это тот самый голос, который остался в лишь в моём подсознание. Голос доносился из кухни. Стоило мне лишь зайти туда, как песня утихла и мрак тишины настиг меня, где и возникла ты передо мной — моя звезда, смотрящая в окно. Там падали такие же звёзды, сжигающие себя дотла, но не знают они, почём гаснут. Сгорали они за свои мечты, идеи, цели, любовь, а может они устали от мира и были им поражены. И падение в необъятную пустоту города продолжалось изо дня в день, за что с ними так госпожа удача? Но самая страшная агония в любви, ради которой можно сгореть не то, что до тла, а так, что и переродится уже не сможешь, оставшись под одной звездой. И вот ты