И склоняется очень изящно.

Выживание – это поистине эстетика в чистейшем виде.

Сама гора – как буква V вверх ногами. Передний склон сулит долгое и степенное восхождение; дальний – крутой обрыв глубиной в сотни метров. В седьмой, если верить Красным книгам, Жизни я увидела эту V издалека и взошла на нее, ожидая упасть.

Представьте же мое удивление.

Впрочем, я нашла здесь не только дом (со всеми его чудесными благами), но и разложившийся труп, висевший на галерее второго этажа. При нем не было документов, он не оставил записки, и вообще не нашлось никаких следов того, что он жил в этом месте, столь тщательно спроектированном для выживания в темном мире и для борьбы с мухами.

Труп я зову Архитектором, хотя и не уверена, что именно он создал этот дом.

Однако работа проделана восхитительная.

В моем доме ни коридоров, ни стен, а в отдельных помещениях с дверьми расположены только туалет и ванная. На первом этаже есть намек на кухонный уголок со стойкой-островом. За ним – открытое пространство, с диваном у огромной стены из стекла. Какой отсюда шикарный вид на метель! На грозу! На любое ненастье! Обожаю такие ночи: сидишь на диване, потягивая вино, с книжкой, слушаешь музыку у этой стеклянной стены, а снаружи бушует непогода.

На втором этаже – спальня-лофт, в ней кровать, затмевающая все кровати на свете. С балдахином и матрасом, на котором хоть плавай.

На прикроватной тумбочке – фотография моей семьи.

Идем дальше.

Через весь дом. Наружу через черный ход, мимо кур в похожем на крепость курятнике, за огородик (в кухне висит садовый календарь, напоминающий, когда какие овощи собирать), мимо бака для сбора дождевой воды на десять тысяч галлонов; еще двадцать шагов – и все, путь обрывается. Вот он, край скалы, высшая точка перевернутой V. Подлинный шедевр изобретательства, выживания, жизни.

Склон горы сплошь покрыт панелями солнечных батарей.

Я провела бесчисленное множество часов, сидя тут, на краю мира, и размышляя о рабочих силах, механике или магии, при помощи которых в столь недоступных местах повесили так много панелей. Казалось бы, сделать это невозможно, но вот же они, висят под нужным углом, и ничто не закрывает от них солнце.

«Кем же ты был, о Архитектор, о загадочный человек? Военным? Чиновником из правительства? Или просто сказочно богатым выживальщиком? Ты, вложивший столько усилий в то, чтобы сохранить свою жизнь, учел все до последней детали, кроме собственного разума… кем же ты был?»

Я не жалуюсь.

В холодильнике есть яйца. На плите можно готовить и кипятить воду. Есть кофемолка и аэропресс, уже настроенные как надо. Эти вещи и музыка у окна просто созданы для украшения утра.

У себя в облачном королевстве я нажимаю кнопки, меняю настройки. А когда во мне волной вздымается ощущение творца, я напоминаю себе, что свет – порождение света. Моя сила создавать его – лишь часть более великой силы, возможно, даже величайшей. Силы солнца.

На фоне песни разрушения мой Дом на Солнечных Скалах – как выживание на бис. Я научилась быть благодарной за повторение. Знойное лето сменяется долгой зимой, и когда ты в комнате – ты просто одна; зато когда тебя попросту нет, когда ты достигаешь дна и пустеешь, это уже одиночество. Я научилась любить себя, свое общество. Поняла, что ненавидеть жилище можно лишь до тех пор, пока избегаешь фундаментальной истины: ты же сама назвала его домом.

Даже сейчас, в своей сто шестидесятой Жизни, я узнаю́ что-то новое.

Все это, чтобы не забыть, я заношу в Красные книги.

Дыры

За три дня до того, как наткнуться в лесу на шкуру и кости, оставшиеся от оленя, Нико сидела в библиотеке Сельского Дома у гаснущего огня в камине и чувствовала, как угасает вместе с пламенем.

– Все хорошо?

Она подняла взгляд на отца. На его впалых бледных щеках темнела грязь и засохшие потеки пота. Ее собственное лицо, наверное, было не чище.

– Что?

– Я спросил, у тебя все хорошо?

Сколько они так просидели, Нико не знала. Она бы, может, и хотела провалиться в сон или просто забытье, но у нее даже не было сил чего-то хотеть. Нико не помнила, ответила ли она отцу вслух, однако нет, все было плохо.

– Давно мы тут сидим? – спросила она, снова уставившись в камин.

– Не знаю. Сидим и сидим…

Не вставая с ветхого дивана, Нико погладила по голове Гарри. И не ощутила ничего. Вот какой стала ее жизнь – она превратилась в пустой сосуд, съемную комнату, бездонную канаву.

– Похороним на улице? – предложил отец.

Нико взглянула на потолок, представила захламленный чердак, маленькую дверь, ведущую на балкончик и к Колоколу, – это было ее любимое место, где она провела бесчисленное множество часов, обозревая километры нью-гэмпширских лесов вокруг и воображая, будто Сельский Дом посреди глуши – это на самом деле маяк в океане.

Мама частенько отзывалась о доме как о старухе. Бывало, наступит на скрипучую половицу и скажет: «О, артрит у бабушки разыгрался», или, когда зимой дули сквозняки: «Кровь у старушки остывает». Старуха или нет, а дом решительно уберегал своих обитателей от внешнего мира: окна были заколочены, заднюю дверь заложили кирпичом, ванную выпотрошили и с почестями перенесли во флигель на сваях. Раз в день Нико выпускали погулять в пределах небольшого участка между передней верандой и лесом. Время от времени она помогала сажать или собирать кукурузу на поле за домом, влезала на яблоню за труднодоступными плодами или ставила по периметру дома ловушки, но в основном сидела внутри.

– Нет, – сказала она. – Она бы хотела остаться в доме.

Внезапно пронзительно заверещала сигнализация. Отец вскочил и, хромая, подошел к небольшому, мерцающему красным огнем щитку на стене. Щелкнул выключателем, и в доме снова стало тихо.

– Дыры – противоположность электричества, – произнес он.

– Что?

Папа немного помолчал, глядя на щиток. Питаемый единственной панелью солнечной батареи на крыше, «Электроник» срабатывал дважды в день: вскоре после рассвета и чуть погодя после заката. Давным-давно сигнализация оповещала о том, что пришло время лезть на чердак и звонить в Колокол. Нико подозревала, что отец не отключил ее (а в Колокол уже давно не звонили) потому, что она напоминала о старом мире, в котором было полно «Электроников» и каждый из них имел собственное имя.

– Или… «противоположность» не совсем верное слово, – сказал папа. – Просто отсутствие электронов… или, скорее, электроны перемещаются в одну сторону, а дыры в другую. Я стал забывать.

Нико уже не могла игнорировать тревожные звоночки. Все повторялось.

Сперва мама. Теперь папа.

– Надо бы ужин приготовить, – сказал он, отворачиваясь от щитка и глядя на собранную сумку у двери.