– Долг, – сказал Хэл. – Шибный поступок. Да, конечно.

– Вот опять! Я не хочу, чтобы ты это делал потому, что должен. Я хочу, чтобы ты это сделал, потому что любишь меня, как тебе и надлежит! И еще потому, что хочешь меня любить.

– Мне положено любить все человечество, – возразил Хэл. – Однако же мне строжайше запрещено выполнять свой долг с кем бы то ни было, кроме реалистично привязанной ко мне жены.

Мэри была так ошеломлена, что поперхнулась нерожденной фразой и молча повернулась к нему спиной. Но он потянулся к ней, осознавая, что дело не только в том, чтобы наказать себя и ее, но и в том, чтобы выполнить свой долг. С этого момента, от первой ритуальной фразы, было ритуализовано все дальнейшее. На сей раз, в отличие от некоторых прошлых случаев, все выполнялось шаг за шагом, все слова и действия, точь-в-точь как указал Предтеча в «Западном Талмуде». Кроме одной незначительной детали: он все еще был в дневной одежде. Но это, решил он, может быть прощено, ибо не буква, но дух важен, и какая разница, в уличной ли он одежде или в пижаме?

Мэри если и заметила ошибку, то ничего о ней не сказала.

Потом, лежа на спине и тараща глаза в темноту, Хэл думал, как и много раз до того: что же это такое, что разрезало ему живот будто широким длинным лезвием, отделив нижнюю часть от верхней? Он был возбужден – по крайней мере, в начале. В смысле, понимал, что возбужден, раз сердце бьется быстро и дыхание тяжелое. И при этом он ничего не чувствовал по-настоящему. И когда наступил тот самый момент – который Предтеча называл генерацией потенциальности, исполнением и актуализацией реальности – он ощутил лишь механическую реакцию. Тело послушно выполняло все предписанные ему функции, но никакого восторга, столь живо описанного Предтечей, не было. Зоной бесчувственности, зоной заморозки нервов, стальной пластиной он был перерезан пополам и не чувствовал ничего, кроме подергиваний тела, будто электрической иглой стимулировали нервы и ею же лишали их чувствительности.

А ведь это неправильно, говорил он себе. Неужели? Может ли быть, чтобы Предтеча ошибался? В конце концов, Предтеча – человек, превосходящий все остальное человечество. Вполне возможно, что у него был дар испытывать такие исключительные реакции, и он не понимал, что остальному человечеству не настолько повезло.

Но нет, этого не может быть, если на самом деле – и да сгинет противная мысль! – Предтеча видел насквозь мысли каждого отдельного человека.

Значит, чего-то не хватает у самого Хэла, у него, одного-единственного из всех учеников Реального Церства.

Одного ли?

Он никогда ни с кем не обсуждал свои чувства. Поступить так – невозможно, немыслимо. Непристойно, нереалистично. Учителя никогда не говорили ему, что эти вопросы обсуждать нельзя, да и не надо было говорить: Хэл прекрасно все понимал.

Да, Предтеча описал, какие реакции должны были возникнуть у него.

Словами, не допускающими иного толкования?

Когда Хэл задумывался над тем разделом «Западного Талмуда», который полагалось читать лишь помолвленным и семейным парам, он видел, что Предтеча не удосужился внятно описать физическое состояние супругов. Он выражался поэтически (Хэл знал слово «поэтический», потому что в качестве лингвиста имел доступ к различным литературным произведениям, для многих других – запретным), метафорически, и даже метафизически. Если как следует проанализировать эти корректные термины, получается «не слишком связанное с реальностью».

Прости, Предтеча, подумал Хэл. Я хотел сказать, что твои слова не были научным описанием электрохимических процессов в нервной системе человека. Конечно же, они имеют отношение к более высокому уровню, потому что реальность располагает множеством плоскостей для различных явлений.

Субреалистическая, реалистическая, псевдореалистическая, сюрреалистическая, реалистическая, ретрореалистическая.

Не время для теологии, подумал он. Не желаю снова превращать мозг в воронку, как бывало много раз в течение бесчисленных бессонных ночей из-за неразрешимого и безответного. Предтеча знал, я же наверняка знать не могу.

Он знал лишь одно: что не попадал в фазу с мировой линией, и сейчас – нет, и, возможно, никогда не попадет. Каждый момент бодрствования он балансирует на грани нереальности. И это нехорошо – он достанется Уклонисту, падет в руки Зла, погибшего брата Предтечи…

Хэл Ярроу проснулся внезапно, от прозвучавшего в пуке зова утренней трубы. В первый миг он ничего не понял, мир сна густо смешался с миром бодрствования.

Потом он скатился с кровати и встал, глядя на Мэри. Она, как всегда, проспала первый сигнал, хотя и очень громкий, потому что он звучал не для нее. Через пятнадцать минут раздастся второй взрыв трубного сигнала на тридэ – для женщин. К тому времени он непременно должен быть умытым, выбритым, одетым и находиться в пути. У Мэри будет пятнадцать минут, чтобы приготовиться к выходу. Через десять минут вернется с ночной работы семья Олафа Маркони – спать и жить в этом узком мирке, пока не вернутся с работы Ярроу.

Хэл действовал даже быстрее обычного, потому что все еще был в уличной одежде. Он облегчился, умыл лицо и руки, намазал щетину кремом, стер выпавшие волосы (когда-нибудь, если он достигнет ранга иерарха, отпустит пышную бороду, как у Сигмена), причесался и вышел из неназываемой.

Уложив в портфель полученные накануне письма, он двинулся к двери. Потом, ведомый неожиданным и неанализируемым чувством, он повернулся, подошел к кровати и наклонился поцеловать Мэри. Она не проснулась, и ему стало жаль – на секунду: она ведь не знала, что он сейчас сделал. Это не было долгом, не было требованием. Порыв, пришедший откуда-то из темных глубин, где тоже, наверное, есть свет. Зачем он это сделал? Вчера вечером он думал, что ненавидит ее. А сейчас…

Она так же не может не делать того, что делает, как и он. Да, этому, конечно, нет оправдания. Каждая личность отвечает за свою судьбу, и если с личностью происходит что-то хорошее или плохое, то виновна в этом лишь она сама.

Он скорректировал свою мысль. Они с Мэри – единственные генераторы собственных несчастий, да, но не осознанные! Светлая сторона их личностей не желает разрушения их любви, это происки темной стороны, где таится наводящий ужас Уклонист.

Стоя в дверях, он увидел, как Мэри открывает глаза и смотрит на него, не до конца проснувшись. Он не вернулся, чтобы поцеловать ее, а быстро шагнул в коридор. В панике от мысли, что она может позвать его обратно и вновь затеять эту жуткую, изматывающую нервы сцену. Потом до него дошло: он так и не выбрал подходящего момента сказать Мэри, что как раз сегодня едет на Таити. Ладно, одной сценой меньше.

В это время коридор уже заполнили идущие на работу мужчины. Многие, как Хэл, были одеты в свободные пледы профессионалов, другие – в зеленое и алое университетских учителей. Естественно, Хэл здоровался с каждым.

– Доброго будущего, Эрикссен!