Каждые десять метров глубины давление увеличивается на атмосферу. Металлическая ловушка сжимается медленно, исподволь. Слышны звуки двигателя, шуршит вентилятор, поочередно попискивают оповещения бортовых систем. Булькает сонар, жутковато, с равными промежутками. От этих звуков Петр еще острее ощущает собственное одиночество. И тяжесть ответственности, которую он посмел на себя взять.

Достоин ли Петр стать единственной надеждой для оставшихся наверху? А для тех, кто, может быть, сейчас задыхается, тонет, горит? Сходит с ума там, в безвестности?

Тысяча сто метров.

«Грузовичок» в очередной раз сигнализирует об изменившемся рельефе желоба. Показания приборов совпадают с моделью сейсмологов.

Тысяча сто пятьдесят метров. Петр переключается на полуавтоматический режим.

Тысяча сто шестьдесят, тысяча сто семьдесят, тысяча сто восемьдесят, тысяча сто девяносто… Тысяча двести.

Приборы начинают пищать, сверху что-то гудит, надрываясь. Система безопасности реагирует включением неприятно розового освещения. Петр не помнит, можно ли его отключить.

«Испытательная глубина достигнута. Требуется остановить погружение», – сообщает «грузовичок» неотличимым от живого синтезированным женским голосом с тщательно выверенной доброжелательной интонацией. Петр выключает голосовой динамик и останавливает субмарину, зависнув на рекомендованной глубине.

Непривычное, дезориентирующее ощущение слепоты. Остается верить приборам. Он снова проверяет сигнал – ничего!

Петр сплевывает сквозь зубы короткое бранное слово, и барабанит пальцами по кофру пульта управления. Нет… Он все еще далеко. На таком расстоянии у него не получится.

Тряхнув головой, Петр тянется к рулю. «Грузовичок» спускается ниже на двадцать… Тридцать… Пятьдесят метров. Система безопасности продолжает истерику. Динамик бортового помощника выключен, и вместо голосовых предупреждений бот пытается добиться своего отрывистыми сигналами. Донимает, точно будильник.

Петр перепроверяет все датчики: по каждому достигнут предел. В очередной раз пытается связаться с «Санкт-Петербургом». Нет контакта.

Задержав дыхание, Петр спускает «грузовичок» еще метр, два, пять, десять. Водные тиски обжимают подлодку, прочный корпус начинает трещать и поскрипывать. Звук исходит, кажется, отовсюду. Петру представляется, как под давлением расползаются сварные швы, и из щелей в отсек хлещет вода.

По спине течет пот, мокрая одежда прилипла. Кажется, сгенерированный установкой воздух сжимает Петра с той же силой, с какой океанские воды сдавливают корпус «грузовичка».

«Это психосоматика», – убеждает себя Петр. «Не ведись».

Лодка выдержит. У них в «ЗАСЛОНке» не держат фуфла.

Еще десять метров.

Нет контакта.

Под носом у Петра что-то теплое. Он шмыгает, чувствуя металлический привкус, проводит рукой по губе. Надо же, кровь.

Страшно как-то первобытно, по-скотски. Страшно аж до сердцевинки нутра.

Петр пытается успокоиться, думать о чем-то приятном. Вспоминаются спящие дочери. И этот дурацкий вялый листик у Верочки. Нужно было закрыть им глаза. Они ведь остались в робомобиле, одни, на плато смотровой. После объявления об угрозе цунами там, наверное, столпотворение айфонников, не желающих далеко отходить от домов. Но не только айфонников, будет полно всякого сброда. А что, если с детьми что-нибудь сделают?! Украдут на перепродажу, а то и вовсе разберут на запчасти? Ведь девочки кастомные, самые дорогие на рынке модели андроидов. Захотят угнать робомобиль, а там дети в салоне. А Соня? Соня разобранная в ремонте. Если на склад поступят детали, а он вовремя не оплатит заказ, ее… Даже думать не хочется!

Почему не попросил знакомых присмотреть за семьей? Да потому что Павел на «Санкт-Петербурге», а больше никто их не воспринимает всерьез.

«Ладно, двигаем дальше», – говорит себе Петр, возвращаясь в реальность.

Он крепко зажмуривается и снова переключает руль в положение «вниз». Опускает лодку еще на десять метров. Сердце колотится, Петр обнаруживает, что дышит громко, как рыба заглатывая ртом воздух.

Раздаются кошмарные звуки, словно готовят свинцовый попкорн. Пожалуй, это предел живучести. Тот самый. Реальный. Черта, ниже которой опуститься нельзя.

Была не была! Петр задерживает дыхание до рези в груди, пока перезагружает систему. Соединения нет. Ну пожалуйста! Пожалуйста!

Нет соединения.

«Пожалуйста…»

Кого он просит? Кому мысленно молится? Каким-то своим наноэлектронным богам?

А брат рядом. Рядом «Санкт-Петербург». И залежи бесценного русия тоже. Все близко – и так космически недосягаемо.

«Ладно, попробуем по-другому», – Петр разворачивается на крутящемся кресле к ретробуку, уже интегрированному в системы «грузовичка». Сейчас он десантирует дронов. Остается призрачный шанс с помощью них усилить сигнал.

Бот кряхтит, перемигивается, матерится оповещениями, но выдерживает операцию в штатном режиме. Все происходит так гладко, что Петр не сразу верит удаче.

Реботами он управляет напрямую, подключившись с помощью экзоскелета. Проблема в том, что его дроны собраны из нескольких типов частей. Только две трети муравьишек успели пройти испытания, и комиссия признала их пригодными к работе в условиях добычи. Еще треть коробочная, с завода, из большой поставки, пришедшей на прошлой неделе. На глубине их не успели тестировать.

То есть, сейчас все зависит не от Петра. А от того, допущен ли брак на производстве. Два процента неработающих элементов получится компенсировать. Два, но не больше… Петр выстраивает дроны, внимательно следя за их неторопливым погружением. Он всматривается в данные на экране так, что от сведенных бровей болит лоб.

И тут…

Приходит сигнал: есть контакт!

Петр дышит еще быстрее и громче. По лбу опять течет пот, ест глаза. Голова кружится. Кровь из носа капает на пульт управления. Все на центральным посту словно становится жидким, теряет плотность и растекается. Прорезиненное кресло, решетка металлической палубы под ногами… Как воск, оплывают переборки, сплошь покрытые вентилями, клапанами, трубами, коробами с приборами, какими-то нагелями и еще черт знает чем. В глазах начинает темнеть. Петра закручивает, стягивая с кресла. Кажется, он сползает…

Нет! Нельзя. Сейчас нельзя отключаться. Тем более, упасть ему экзоскелет не позволит. Или позволит? Ведь экзоскелет управляется нервной системой.

– Я «Санкт-Петербург». Я «Санкт-Петербург». Я «Санкт-Петербург». – Прорывается голосовая расшифровка сигнала.

Петр аж всхлипывает.

– Я бот М216, – трясущейся рукой он подносит к губам стакан. Стекло прыгает, бьется о зубы. Почти пустой, стакан кажется тяжелым как камень. Петр не может сосредоточиться, чтобы построить фразу, следуя правилам морской связи. Поэтому спрашивает по-простому. – Что с вами? Сколько живых на борту?

Отвечают так же просто:

– Не знаю. Мы в командном отсеке, к соседним отсекам доступа нет. Авария в носовой части корпуса, был сильный удар, звуки взрыва, трясло. Кажется, нас бортом протащило. Реактор остановлен. Все андроиды при аварии отключились. Герметичность лодки нарушена, нас подтопляет. Кислород больше не генерируется, дышать становится тяжело. «Нева» сбоит, и вообще, здесь ничего не работает. Я починил только длинноволновую связь

Женский голос сбивает. Петр переключает передатчик на мужской баритон.

– С кем я говорю? – он задает самый трудный вопрос. И хочет, и боится услышать ответ.

Как громко гудит что-то