семь лет, они окончат институт, будут читать те же книги, что читал я, ходить в театры, с замиранием сердца слушать звуки симфонической музыки, посещать, а может быть, и сами участвовать в спортивных состязаниях. Какие удивительные спектакли им суждено увидеть, с какими небывалыми людьми они будут встречаться, в какое роскошное время они будут жить.

Завидую ли я им? Конечно, завидую.

Но думаю, что и они будут завидовать мне. Обязательно будут».

С этим можно только согласиться.

Таким он человеком был…

Мои воспоминания о Штоке

Судьба подарила мне возможность близко узнать И. В. Ш. Никогда не мог дать односложного ответа, каким «человеческим достоинством» в наибольшей степени наделил Господь Исидора. Наверное, талант, доброта, благородство – все в равной и значительной мере. Трудно чему-нибудь отдать приоритет. Но все-таки важнейшими качествами являлись, на мой взгляд, поразительное, тончайшее чувство юмора плюс самоирония.

Первые шаги в направлении установления связей с моими потенциальными родственниками сразу удивили, чтоб не сказать оглушили, двадцатипятилетнего молодого человека из интеллигентной семьи.

Я решил поговорить по душам, хотя, может, это и выглядело старомодным, с родителями Ирины по поводу предложения руки и сердца. Выбрав удачный день, во время неспешного обеда, несколько робея, набрав воздуху в легкие, я произнес: «Александра Николаевна, Исидор Владимирович, хочу попросить руки вашей дочери». Точно не помню, что именно пролепетал, но что-то похожее на подобную нелепицу. Возникла пауза. Исидор, поедавший жареную рыбу, наклонился вперед, закашлял, как бы подавившись пищей, и спустя несколько секунд достал изо рта и продемонстрировал осколок сломанного зуба. Вскоре, посмотрев на меня пристально, причем я не обнаружил особой нежности в его взгляде, неожиданно вынул изо рта ещё что-то. Пауза затянулась. Официальная часть, гарантирующая получение родительского благословения, накрывалась….

Портрет Исидора Штока работы Н. Акимова. 1955

И вдруг, о чудо, драматург привстав из-за стола, продемонстрировал, что сломанный зуб – совсем даже не зуб, а рыбья кость. Театральная мизансцена благополучно завершилась. И в конце обеда Исидор, обнимая Ирину, произнес: «Выходи за него! А то приведешь кого-нибудь еще хуже».

У них, у Штоков, всё происходило не так, как у меня дома. Исидор парил, в хорошем смысле слова, над житейскими ситуациями, только изредка опускаясь на грешную землю. Все, что так или иначе происходило в квартире, не имело к нему особого отношения, хотя физически, то есть телесно, ему приходилось общаться в какой-то степени с ее обитателями, включая главного члена сообщества, Кузьки – сиамского кота не первой молодости (он еще не раз появится на страницах этих воспоминаний).

Автошарж Исидора Штока

На конторке обычно лежал полуметровый лист плотного ватмана, весь исписанный и перечеркнутый разными штрихами и линиями. Это и были судьбы героев пьесы, переплетенные творческой фантазией автора. Кроме нескольких цветных отточенных карандашей лежали ластики, перьевая ручка и куча разных бумажек и бумаг, разложенных в определенном, понятном только ему беспорядке.

Вот и всё, что нужно для написания хорошей пьесы.

На стене на видном месте красовалась картинка под стеклом в обрамлении медицинского лейкопластыря. Она и сегодня украшает уже мой кабинет. Авторство принадлежало драматургу-художнику. На рисунке, сделанном Исидором, – растрепанный человек, полуодетый в пижамную пару, сидящий на кровати, со спущенными босыми ногами и с испуганными глазами. В руках у него судорожно сжимаемый радиоприемник «Спидола» с вытянутой до отказа антенной. Наверное, гражданин ловит волны радиостанции «Голос Америки», пробивающиеся сквозь глушилки. Чтобы удостовериться во времени происходящего, автор автошаржа надписал сверху карандашом: «С добрым утром!»

В коридоре привлекал внимание фотопортрет хозяина в белых трусах, явно купленных за границей и не похожих на российские «семейные», сатиновые и до колен. Выпятив голый торс, драматург перебросил, как портупею или наградную ленту, связанные друг с другом пионерские галстуки, на которых красовались высокие государственные награды. Так его и щелкнул безымянный фотограф.

«Орденоносец»

Неподалеку нашло свое место еще одно произведение, где Исидор выступил уже как художник-авангардист, чернилами добавив себе на фотографии немного волос для подчеркивания чего-то, понятного только ему.

Данные творения, украшавшие дом, подчеркивали отношение к жизни и окружающему миру, создавая лично для меня атмосферу праздника, или, если хотите, венецианского карнавала с его весельем и масками.

В дополнение к этому бесчисленные удивительные и меткие высказывания по разным поводам…

Так, используя в зимнее время года кальсоны советского производства грязно-синего цвета, восклицал: «У папаши Исидошки в голубом оленьи ножки».

Выходя из дома, засовывая в задний карман брюк хозяйственную сетку-авоську, предмет на авось, по его выражению, «на всякий пожарный случай», вдруг что-нибудь выкинут в палатках около метро «Аэропорт» по пути возможного следования, например, к свояку АП, как того называли в семье. Андрей Петрович Старостин проживал на другой стороне Ленинградского проспекта.

И чрезвычайно редко Исидор возвращался налегке, без трофеев, обычно принося или яблоки, или мандарины, купленные по случаю.

Исидор всегда выглядел красавцем-мужчиной и пользовался завидным вниманием прекрасной половины человечества. С этой половиной в любом возрасте находился общий язык, к обоюдному удовольствию (я имею виду его и женщин, а не членов семьи). Обладая голубыми глазами, с характерным прищуром, несколько крупным, с кривизной носом, делающим черты лица более значительными, завидным ростом, солидным весом, покатыми плечами, немного шаркающей походкой солидного господина, он производил неотразимое впечатление.

На пляже. Исидор Шток – в первом ряду. Начало 1930-х

Для него не имел никакого значения вопрос одежды. В отличие от своих франтоватых друзей А. Арбузова или Б. Ласкина Исидор не заморачивался выбором нарядов. Приходилось чуть ли не на коленях уговаривать купить новый костюм. А так как поход в магазин «Одежда» никогда не входил в его планы, приходилось ехать к знакомому заведующему секцией, брать нужный «прикид» и привозить домой.

При встрече со знакомыми и незнакомыми Исидор представлял меня не иначе как «мой зять Межуев». В «Мертвых душах», как известно, Ноздрев называет Межуева своим зятем, и последний при его склонности оспаривать каждое слово Ноздрева оставляет его высказывания без возражений. Хотя вряд ли в прямом смысле имя Межуев относилось к моей скромной персоне, но, несомненно, я, как и гоголевский герой, оттенял своего тестя… Межуев так Межуев.

Исидор Владимирович слыл, не без оснований, на редкость мягким человеком. Пытаясь воспитывать маленькую дочку Ирочку, наказывая ее, приказывал, несколько повышая голос: «Немедленно встань в угол»… Ирина верещала и в угол не