Зато девочка расставанием не расстроена нисколько. Не все у них гладко в отношениях-то. Наконец Алла встала, натянуто улыбнулась и вышла из кафе. А мы с Зойкой нерешительно посмотрели друг на друга. Ситуация, да. Ребенок после ночи в поезде, в огромном городе, наедине с малознакомой и явно подозрительной теткой. А малознакомая и явно подозрительная тетка уже третью неделю спит по четыре часа и плохо соображает, что делать дальше. Ах, да, Верховной позвонить надобно.

— Пойдем? — я протянула руку, а Зойка посмотрела на меня эдак… выразительно и свысока.

Разумеется, мы же взрослые, чтоб за ручку-то ходить…

— Вокзал — место шумное, людное и небезопасное, а город — огромный и незнакомый, — сообщила я дружелюбно.

Она кивнула, соглашаясь, и на выходе из кафе взяла меня за руку. Ладошка — влажная, холодная, а пульс бешеный.

— Да ладно, не такая уж я страшная.

— Вы тоже мне не верите, — спокойно, констатируя привычное.

Я решила пройти пару остановок пешком. Чем ехать с пересадками, лучше прогуляться до «прямой» маршрутки. Да и погода чудная: синее небо, яркое солнце, терпкий ветер. Ускользающее тепло сибирского сентября.

— Почему же, верю, — я остановилась на перекрестке на сигнал светофора. — Такую стену ребенку не поставить, а значит, кто-то тебе помог. До тринадцатилетия и выбора сферы мы ничего создать не можем, ты в курсе?

Молчит.

— И не выкай. «Ты» и по имени. Не такая уж я старая.

— А сколько вам… тебе лет? — смотрит застенчиво.

— А вот… — я таинственно улыбнулась.

У ведьм Круга нет понятия возраста. Мы не праздновали дни рождения и не знали, сколько лет коллегам. И никакой возрастной дискриминации. В Кругу ты просто ведьма. И, как говорила мама, глядя в зеркало, мы пожизненно двадцатипятилетние. А возраст души и силы никого не интересовал.

По пути я купила Жорику свежие газеты и журналы с кроссвордами. К технике дух относился с предубеждением, заявляя «Картинки врут!», а читать любил. В маршрутке Зойка сразу же уснула, а я всю дорогу пыталась дозвониться до тети Фисы, но абонент был недоступен. И по приезду, волоча сонную девочку на буксире, я с пятой попытки, через ужасные помехи в связи, прорвалась к Томке. Она правая рука Верховной, как-никак.

— Том, привет. Не знаешь, где тетя? За городом? — я удивилась. — По какому делу? Не знаешь? Сейчас к ней летишь? — удивилась еще больше. Обычно Томка знала все. — Ладно, расскажешь… Передай, что у меня к ней срочное дело. Да, очень срочное. Потом объясню. Ага, пока.

«Дело» в это время чутко навострило уши, по-прежнему изображая сонную муху. Бедное создание.

Дома все прошло на удивление гладко. Кирюша на радостях привычно уронил челюсть и, кланяясь и приседая, едва не рассыпался на запчасти. Жорик, смущенно теребя полу старой сорочки, попенял мне, что не предупредила о гостях, и повел гостью показывать «свои» хоромы. На наивно-сочувствующий вопрос «За что тебя так?..» лишь поправил удавку-«галстук», покраснел и охотно уступил «свой» диван. Зойка, ни разу не испугавшись домашней нежити, оттаяла и заулыбалась. Будто нежить и нечисть ей ближе людей. И в этом я ее понимаю.

— А почему «Кирюша»?

— В школе так назвали. Руки мой, и за обедом расскажу.

Борщ еще «жив», котлеты вроде тоже…

Томка не звонила, тетя не объявлялась. Зойка клевала носом, и я вместе с ней. И после обеда поняла, что никуда не пойду. Вернее, пойду, но не «куда-то», по архивным или гадальным делам, а в постель. По прямой — до подушки, и гори все синим пламенем. Иначе вечером от меня толку будет ноль.

— Уль, она странная, — увязался за мной Жорик.

— А кто из нас не без греха? — отозвалась я, расправляя одеяло.

— Нэ, нэ смыслишь, — Жорик тактично отвернулся, пока я переодевалась в пижаму. — Она… не просто странная. Она и тебя постраньше.

— Чудно, — я закуталась в одеяло. — Разбуди меня часа в четыре, ладно? Нет, в пять… Короче, к шести я должна быть на ногах. В восемь у меня встреча.

— Добре, — кивнул дух и снова взялся за свое: — Нэ, Уль, ну нутром же чую…

…кажется, он так и гундел, сидя на краешке постели, пока я спала…

— …а еще шо — она сидит и повторяет «Сбегу, сбегу! Как только ночь…»

Я зевнула.

— О, а уже пять, — спохватился Жорик.

Моргнула и не заметила… Я сладко потянулась, просыпаясь.

— Ничего не поняла, да? — упрекнул призрак.

— Разберусь, не маленькая, — отмахнулась беззаботно.

Ни Верховная, ни Томка признаков жизни не подавали.

Я умылась, выгнала Жорика на кухню чай греть, оделась и осторожно заглянула в гостиную. Зойка тоже проснулась. Причем давно. На стеллаже передвинуты книги и безделушки, из ящика комода выглядывает маленький розовый носок, на ковре — пульт от телевизора и горка колечек для плетения. Зойка же сидела на одеяле, обняв коленки, и смотрела перед собой. Ну, раз рюкзак разобрала — не драпанет на поиски тети. А может, глаза отводит.

Я кашлянула. Она глянула на меня искоса и завернулась в одеяло.

— Мне по делам надо…

Ответственность немедля завопила «не смей подвергать ребенка опасности!», а Совесть — «не смей бросать одну!». Я в таких случаях всегда прислушивалась ко второму ощущению. Будь первое правильным, второе бы не появилось.

— …хочешь со мной?

Зойка недоверчиво подняла светлые брови. Я ободряюще улыбнулась:

— Ну? Считаю до пяти. Нет — останешься дома, да — познакомишься с новой нечистью.

Ее с постели как ветром сдуло. Живо полезла в комод за одеждой, сверкая желтыми труселями.

— Но сначала — ужин. И в душ не забудь. С поезда все-таки.

…а еще я не успела ничего убрать. У меня ж и в спальне, и на верхних полках стеллажа — амулетов и зелий горы, и не дай бог доберется…

— Жор?

— Ау?

— Как только мы уйдем, собери в гостиной все колдовское — и под мою кровать, — попросила шепотом, быстро делая бутерброды.

— Понял. А ведешь зря.

— Может, и зря, — согласилась, вытирая стол. — Но одну дома оставлять не хочу. Мало ли…

— Что значит, «одну»? — обиделся призрак. — А я? А Кирюша? А мы?..

— Жор, все, решено. На тебе — амулеты. Договорились?

Он надулся, но кивнул. Зойка примчалась одетая, с курткой под мышкой, и села за стол. Глазищи так и сверкают. Да, у всех есть слабые места.

— А что за нечисть? А как ты с ней работаешь?

— Всякая нечисть, — я налила ей чаю. — В городе живет порядка пяти тысяч… личностей различных… национальностей. Капля в море. В двухмиллионном городе им легче затеряться и наладить быт, чем в деревушке, где все всё знают. Те, кто может обернуться человеком, живут большими семьями или общинами. А кому легче в родном облике… где придется.