— Вы полагали, что можете обманом вынудить меня стать вашим адвокатом?

Внезапно ее начала бить дрожь. Джек инстинктивно выхватил упаковку салфеток из верхнего ящика стола и протянул ей.

— Я невиновна, — проговорила она срывающимся голосом. — Можете ли вы себе представить, каково это — быть несправедливо обвиненной в убийстве отца вашего ребенка?

— Могу себе представить.

— Тогда неужели вы не видите? В тот момент для меня не имело значения, почему вы думаете, что я невиновна. Мне важно было всего лишь знать, что вы поверили в то, что я не совершала этого.

— Ваш обман вряд ли способен укрепить мою веру.

— Если я могла бы доказать свою невиновность, то не нуждалась бы в вас.

Она промокнула слезинку, и Джек дал ей время прийти в себя.

— Разумная мысль. Но если вы солгали, то не получите меня.

— Простите меня. Этого больше не повторится. С тех пор как это случилось, меня не покидает чувство, что все против меня. Полиция, вообще все. Такое ощущение, словно они уже все решили.

— Как, по-вашему, почему так происходит?

— Я думаю, все дело в моем интервью «Газетт».

— Что такое «Газетт»?

— Это местная газета, которая издается на базе. Они спросили меня, что, по моему мнению, случилось с моим мужем, ну, я и сказала им. А они все напечатали. С этого самого дня окружающие стали вести себя так, словно у меня на лбу написано крупными буквами: «Солдат противника».

— Что именно вы сказали?

Она заколебалась, явно не уверенная в том, что Джек готов выслушать ее версию.

— Моего мужа не столько убили… сколько устранили.

— Что вы имеете в виду под словом «устранили»?

— Заставили замолчать.

— Кто?

Похоже, это получилось у нее непроизвольно, но она судорожно стиснула бумажную салфетку в кулачке.

— Этот отчет СКР ВМФ был тщательно отредактирован, из него вымарали всю секретную информацию. Как вы думаете, что они скрывают?

— Насколько я понимаю, подобное случается сплошь и рядом и характерно не только для данного случая.

— Я уверена, что такое происходит регулярно. Как только у флота появляется что скрывать.

Она уже начала изъясняться, как параноик, но Джек тщательно подбирал слова.

— После того, что вам довелось пережить, вы, разумеется, имеете право на определенный скептицизм.

— Вы можете этого и не знать, но расследование военными уголовных дел об убийствах выглядит весьма жалко.

— Это достаточно серьезное обвинение.

— Я не говорю, что они некомпетентны. Я хочу сказать, что некоторые люди в армии совсем не прочь скрыть кое-что.

— А вам это известно, потому что…

— Я была двенадцать лет замужем за кадровым военным. И я сделала свое домашнее задание. Известно ли вам, что однажды Служба криминальных расследований флота пыталась убедить отца и мать в том, что их сын выстрелил себе в голову, несмотря на научно доказанный факт: для того чтобы сделать это, он должен был нажать на курок, стоя на голове?

— Какой ужас!

— Это еще цветочки. В другом случае СКР ВМФ заявила, что морской пехотинец сам нанес себе ранение, и сделала это заявление девятого июля. А знаете, когда они получили результаты баллистической экспертизы, порохового теста, а также исследований крови и тканей? Шестого августа.

— Совершенно очевидно, что вы разбираетесь в том, что говорите. Но в данном случае речь не идет о том, чтобы представить убийство как самоубийство.

— Дело в том, что они способны на все ради своих целей. Им было нужно убрать со своего пути моего мужа, потому что никто не поверил бы в то, что он совершил самоубийство. Для этого он слишком любил жизнь. Вот почему они расправились с ним и, вместо того чтобы назвать это самоубийством, подстроили все так, будто бы его жена сделала это. А потом сочинили так называемый отчет о следствии по делу, в котором полно дыр. Вся мало-мальски важная информация из него удалена под тем предлогом, что это делается для защиты военной тайны и национальной безопасности.

Джек уставился на нее долгим, тяжелым взглядом.

— Просто ради поддержания разговора допустим на минуту, что мы имеем дело с подлогом. Вы утверждаете, что военные решили не выдавать его смерть за самоубийство, поскольку считали, что никто не поверит в то, что ваш муж покончил с собой.

— Правильно.

— Но по какой-то причине военные пришли к выводу, что все легко поверят в версию, будто вы убили своего супруга.

Она не нашлась что ответить и явно чувствовала себя не в своей тарелке от того, как повернул дело Джек.

— Это и есть суть любой провокации, — сказала она.

— Провокация — это слишком сильно сказано. Особенно если учесть, что вы до сих пор не назвали мне ни одного мотива.

— Если бы вы знали моего мужа, то поняли бы мои подозрения. Почти треть нашей совместной жизни прошла в этой обнесенной забором дыре на Кубе. Год за годом я умоляла его подать рапорт с просьбой о переводе. Люди на базе подобрались милые, и они осознают себя сообществом. Но я ненавидела изоляцию. Оскар же, напротив, был истинным мистером Гуантанамо. Он хотел достичь высот в своей карьере именно там, на острове, и не испытывал ни малейшего желания переезжать куда-либо. Потом вдруг все переменилось. За две недели до того, как его убили, он сказал мне, что, по его мнению, пришло время уезжать.

— Может быть, он изменил свою точку зрения. Попросту передумал.

— Нет. Этому предшествовали всякие мелочи: то, как он лежал по ночам без сна, как внезапно у него появилась привычка класть рядом с собой на тумбочку заряженный пистолет. Скорее всего, он не ожидал, что я замечу такие вещи, но я заметила. Его что-то беспокоило. Внезапно он стал вести себя как человек, который убегает или скрывается от кого-то. Как человек, который знает нечто такое, что ему знать не полагается.

— Например?

— У военных полно секретов. И много людей погибло, пытаясь сохранить их.

— Мне нужно нечто большее.

— Тогда помогите мне найти это, черт возьми.

Она явно была в отчаянии, и Джек прекрасно понимал ее. Он встал, обошел стол и уселся рядом с ней, стараясь развеять атмосферу холодной официальности. Теперь между ними не было преграды в виде письменного стола.

— Послушайте, вы, наверное, думаете, что адвокаты только и делают, что защищают клиентов, которые виновны, и удивляетесь, почему это парень так носится с понятиями виновности или невиновности. Но сейчас случай совсем…

— Другой, — закончила она его мысль. — Я знаю.

— Вы понимаете почему?