Полина с облегчением услышала, что поездка — «дело будущего». Она кивнула и стала записывать указания.

— Кроме того, — продолжала Ольга, — я бы хотела знать о железной дороге, что строится к Харбину. Как можно больше. Карты, сметы строительства… все, что найдешь.

Полина снова кивнула. Такое задание было внове, но удивляться не в ее правилах: похоже, баронесса ищет приложение собственным силам. Заскучала, поди, в стылой столице…

— Завтра пришлют шляпку, прими. Пошли к белошвейке, пусть не позднее четвертого часа явится. Да, вот еще. Сегодня в присутствии видела я приятного и обходительного офицера. Разузнай, кто он, какова его семья, доходы… Где живет. На балу мне понадобится спутник — возможно, он подойдет.

Поленька все указания честно записывала. Про себя, впрочем, удивлялась, зачем баронессе понадобился никому не ведомый офицерик, когда половина господ военных Санкт-Петербурга по ней сохнет и каждый готов стреляться хоть сейчас.

— Далее, — снова услышала она мачеху. — Ежели появится сегодня господин Белкин, прими сама. Он сказывал, что плату принесет. Денег не бери, скажи, что я еще не закончила хлопотать: он пожелал за малые деньги получить немалую должность… А это требует времени.

Господин Белкин обивал порог всесильной баронессы Ольги уже скоро год. Полина знала, что о его должности «мачеха» хлопотать и не думала. Оно и понятно: за это время можно было занять или заработать поболе, тогда бы и баронесса поспешила его мечту исполнить.

— …Если пришлют записку от Академии художеств, так расплатись, сколько укажут. Хотя ты же умница, все и так знаешь. Нынче меня больше всего дорога к Харбину интересует. А теперь ступай… До девятого часа я отдыхать буду, а после к Долгорукову поеду — там сегодня дает концерт господин Скрябин.

Полина заинтересованно подняла голову — имя этого композитора было на устах всех меломанов Петербурга. Говорили, что его талант непревзойденный, мастерство удивительное. Более того, отец Серафимий в прошлое воскресенье за обедом заметил, что сие мастерство суть бесовское и вместо восхищения следует изгнать господина Скрябина из города, а лучше и из страны, чтобы чистую русскую душу не поганил непотребными созвучиями. Ибо в музыке уже все изобретено, и незачем придумывать избыточного.

Баронесса тогда, правда, усмехнувшись, заметила, что отца Серафимия не непотребные созвучия тревожат, а вольнодумство господина Скрябина. Ибо полагается он не на промысел Божий и не на Его благодать, а исключительно на собственные силы. Да и всех к тому же призывает.

— Вы правы, матушка Ольга Димитриевна. Третьего дня в газете прочитал беседу с этим, с позволения сказать, господином. Так не поверил своим глазам. Даже выписал, чтобы голословным не быть да не переврать слова этакого волнодумствия. Вот-с, извольте. «Я намерен сказать людям, чтобы они… ничего не ожидали от жизни, кроме того, что сами могут себе создать… Намерен сказать им, что горевать — не о чем, что утраты нет. Чтобы они не боялись отчаяния, которое одно может породить настоящее торжество. Силен и могуч тот, кто испытал отчаяние и победил его». А, каково?

Отец Серафимий победно оглядел сотрапезников, однако за столом баронессы Ольги редко собирались люди, которых можно было назвать покорными и законопослушными, «благопристойного поведения», как сказал бы сам пастырь. Упомянутые сотрапезники, как, впрочем, и хозяйка дома, и впрямь не ожидали ничего от жизни, кроме того, что могли бы сами себе создать. А потому лишь благовоспитанно покивали, наслаждаясь говядиной в сложном соусе, поданной сразу после прозрачнейшего бульона с крошечными пирожками, до которых была мастерица кухарка баронессы.

— Так что же, батюшка, человек высказал мысли свои… Что ж тут неправедного?

— Да как же-с? Как же «что здесь неправедного»?!

— Да-да, что? — подхватила и Поленька, которая, будучи самой младшей, вообще старалась говорить как можно реже.

— Да все здесь, детушки мои неразумные, неправедно! Господь нас ведет к той цели, которая ему известна. Да еще царь наш император, в мудрости своей прозревающий пути Господни, помогает ему всеми силами своими… Вот их и надобно слушать! А все прочее, небожественное, есть грех великий! — отец Серафимий назидательно поднял толстый, как сарделька, указательный палец с перстнем.

Надо сказать, пастырь был невоздержан во всем, кроме работы разума: много ел, трижды, а то и четырежды на неделе причащал молоденьких прихожанок, знал толк в драгоценностях, с удовольствием играл в винт… Жаль только, мозги старался использовать в самом крайнем случае. Ольга бы его и не приглашала в дом, однако решила, что ей полезно будет иметь своего духовника. Отец Серафимий оказался идеальным кандидатом: отсутствие мозгов (или полная их леность) не мешало ему иметь множество нужных связей в свете — приходилось приглашать его на обеды по воскресеньям и терпеть поучения. Не такая уж большая плата, по сравнению со многими иными расходами…

Баронесса, конечно, могла бы возразить пастырю, что, коль уж Господь наделил человека свободой воли, вкусом, разумом и духовными силами, то нет ничего «притивуречащего» (по выражению того же отца Серафимия) и в том, что человек все это использует. Использует сам, не ожидая ни разрешения свыше, ни, тем более, позволения от сильных мира сего. Однако спорить с духовником Ольга не собиралась — мило улыбнулась и кивнула: пусть уж вещает.

Придя в себя, после того как услышала имя господина Скрябина, Полина подняла голову и молча взглянула на «душеньку мачеху».

— Да-да, — кивнула та, — ты, конечно же, едешь со мной. В отличие от меня, старухи, тебе нет нужды отдыхать, чтобы прелестно выглядеть. Счастливица…

Поленька сделала большие глаза. Она догадывалась, конечно, сколько именно лет баронессе, но та выглядела превосходно и могла бы сойти за ее старшую сестру.

— Отдыхайте, душенька, — улыбнулась Поленька. — Я все сделаю, как велено.

— А я немного отдохну и подумаю… — обронила баронесса, уходя к себе.

До вечернего приема оставалось не так много времени, а план еще только рождался в ее голове.

* * *

Коляска, выписанная из имения, покачивалась на рессорах: брусчатка старой части города давно уже не была идеальной дорогой.

Ольга, скажем по чести, все эти коляски и прочие выезды из прежней жизни барона терпеть не могла. Она сходу — говоря возвышенно, с первого взгляда — влюбилась в новомодное чудо, автомобиль. В мечтах своих она представляла, как будет шикарно разъезжать по Царскому или Парголово, придерживая шляпку одной рукой, а другую, в кожаной перчатке с крагами, небрежно держа на руле.

«Однако это красиво только на картинке… Должно быть, правильно будет последовать примеру мужчин и надевать шлем… или что-то вроде — вдруг сильный ветер в лицо… шляпку, конечно, сдует, как ни держи. А вот ежели шарф повязывать?..»

Коляску тряхнуло, и Ольга слегка пришла в себя. Еще утром она возлагала самые большие свои надежды на прием по случаю тезоименитства. Однако, уже собираясь, вдруг сообразила, что прием, при прочих равных, будет для нее менее интересен, чем некое более камерное собрание. Вроде нынешнего концерта скандально известного композитора. Прием все же есть собрание многолюдное, как ни крути. Да и попасть туда непросто (хоть и не невозможно).