угасли. И после ее ухода я еще долго наблюдала за суетой в бальном зале, пока служанки не начали хмуриться и переглядываться, а дворецкий Ау не обратился ко мне с вопросом:

– Вы позволите мне проводить вас до вашей комнаты, мисс?

Лишь тогда я осознала, что мешалась у них под ногами. Еще одна досадная ошибка. И я еще раз убедилась в наличии прорех в моем образовании. Матушкины уроки не научили меня всему, что требовалось знать об этом мире.

Я поднялась по лестнице. И опять – как в том неотделанном коридоре – ощутила тишину дома. Как такое могло быть, когда служанки и дворецкий все еще наводили чистоту после приема? И все-таки так было.

В пансионе никогда не устанавливалось такой тишины. Там всегда соседки болтали, ворчали, сетовали, вздыхали. А бревна и половицы дома отвечали им скрипом и стенаниями. Газовые светильники постоянно шипели. И с улицы в любое время дня и ночи в наши комнаты проникал шум. Даже находясь одна, я ощущала присутствие других. Но здесь…

Я вошла в свою спальню. Один нажим на кнопку – и брызнувший из сделанных из оникса и золота светильников свет отразился от стен. Да так, что мне почудилось, будто я шагнула не в комнату, а в розовую пасть. Синие птички на обоях тошнотворно затрепетали. «Вот чем чревато изнурение…»

Едва сняв фишю и вынув из волос шпильки, я услышала звук – легкую, почти неразличимую поступь – и обернулась. В этот момент дверь открылась, и порог моей спальни переступила женщина.

Мама!

Потрясенная, я приросла ногами к полу. Передо мной стояла моя матушка – живая, со светлыми волосами, заплетенными в косу за спиной, и расстегнутой у горла пуговкой на ночной сорочке… Но почти сразу я осознала: это не мама.

– Тетя Флоренс?

– Кто вы такая? – спросила она грубым шепотом.

– Я – Мэй. Ваша племянница.

– Моя племянница мертва, – нахмурилась тетя. – Они сказали мне, что она умерла.

Тетя не бодрствовала. Я узнала этот замутненный взгляд. В нашем пансионе одна женщина страдала лунатизмом. Старая миссис Уэдлинг нарушала наш покой так часто, что соседкам приходилось запирать бедняжку в комнате.

– Нет, это моя мама умерла. Ваша сестра, Шарлотта, – постаралась выговорить я как можно мягче.

– Мэй… – Тетя Флоренс произнесла мое имя так, словно оно было иностранным. – О, Мэй! Мэй! Не может быть… Почему ты здесь? Зачем ты сюда приехала?

– Вы сами меня пригласили. Вы попросили меня приехать.

– Нет-нет, – попятившись назад, затрясла головой тетя Флоренс. – Ты должна немедленно уехать. Я им запретила. Я сказала им «Нет!».

– Я… я не понимаю. Кому вы сказали и что?

– Ты должна уехать! – закричала тетя Флоренс. – Тебе здесь не место!

Теперь настал мой черед попятиться. Тетя Флоренс бродила во сне. Она не отдавала себе отчета в том, что говорила. И все-таки… энергичность ее отказа потрясла и поколебала меня.

Но ведь у меня было ее приглашение! И оплаченный билет на поезд. Вот что имело значение…

– Мама! – Голди перелетела порог в своем бальном платье, возбужденная и раздраженная. – Мама, что ты тут делаешь?

Руки тети Флоренс беспомощно упали.

– Извини, Мэй, – произнесла кузина и устремилась к матери. – Пойдем отсюда. Тебе следует лечь в постель.

– Если она страдает лунатизмом… – заикнулась было я.

– Тебе не о чем беспокоиться. Я обо всем позабочусь сама, – заверила Голди и потащила тетю Флоренс к двери, как нахулиганившего ребенка.

Чувствуя себя беспомощно и глупо, я последовала за ними в коридор.

– Тебе нужна моя помощь? Я могу что-нибудь для вас сделать? – спросила я кузину.

Голди не ответила. Она довела мать до спальни в самом конце коридора, втолкнула внутрь, плотно закрыла за собой дверь, и тишина дома поглотила обеих.

Глава третья

Я забыла задвинуть шторы и, проснувшись, увидела за окном покров светлого тумана, делавший неясным и расплывчатым все предметы. Мое сердце сжало навязчивое дезориентирующее ощущение – как будто мир куда-то ускользнул, оставив меня в подвешенном состоянии. В ловушке окружившей меня пустоты.

Отчасти это ощущение было связано со странным ночным визитом тети Флоренс. Но еще и мои сновидения нагнали на меня неуверенность и страх, хотя припомнить, что мне снилось, я не смогла. И решила, что все это из-за множества накопившихся вопросов.

Сразу после пробуждения я прислушалась в надежде уловить звуки, которые сказали бы мне, что домочадцы уже проснулись. Но я ничего не услышала. Ни суетливой беготни служанок, ни голосов дяди и тети, ни возгласов Голди. Вокруг стояла все та же жутковатая тишина, усиленная удушающими тисками тумана, обступившего дом. Меня озадачили сразу много вопросов. Можно ли мне пройти в ванную? Не потревожу ли я кого? Надо ли мне одеваться? И вообще, следует ли мне спуститься вниз или надо подождать, когда ко мне в комнату явится служанка? Все эти вопросы лишь подчеркнули: хоть я в этом доме и не вполне гостья, но полноценным членом семьи смогу стать, только усвоив все тонкости его ежедневного внутреннего распорядка. Странно, что ты не задумываешься о таких вещах, пока не сталкиваешься с ними.

Я прокралась в купальню с голубой фаянсовой раковиной, такой же ванной и орнаментированным туалетом, который, похоже, был высечен из мрамора. Что за чудо! Открываешь кран, а из него течет вода! И горячая тоже! В пансионе приходилось на плите кипятить ведра с водой, и к тому моменту, как ты наполняла всю ванну, вода в ней успевала охладиться. А в этой ванной я бы наслаждалась целый день, вот только обои в ней были такими пугающими – очень яркими, даже кричащими, со звериными мордами, выглядывавшими из-за листьев тропических растений. Мне показалось, что эти дикие обитатели джунглей как будто наблюдали за каждым моим движением, и захотелось просто поторопиться за порог.

Никаких признаков того, что кто-то проснулся, заметить мне так и не удалось… Делать было нечего, и я вытащила из чемодана свой альбом для эскизов в кожаном футляре и набор чертежных карандашей. Карандаши были расточительной роскошью, и я до сих пор испытывала вину, когда ими пользовалась. На этом в свое время решительно настояла матушка. «Я не знаю, откуда у тебя такой талант. Уж точно не от меня и не от твоего отца…» – однажды призналась она. И погрузилась в воспоминания, а потом отмахнулась от них с легкой улыбкой. А когда я стала умолять ее поделиться этими воспоминаниями со мной, матушка только сказала: «Просто запомни, моя дорогая. Не стоит ни о чем судить слишком