Ответы на все эти вопросы почили в могиле вместе с ней. И я попыталась себя осадить, сказать себе в очередной раз: «Наберись терпения. Наверняка тетя Флоренс все знает. А ты пока радуйся переменам и получай от всего удовольствие». Я очень желала радоваться и наслаждаться. И отбросила неприятное сомнение о чудовищной ошибке. Вечером мне предстояло пойти на мой первый бал. Моя жизнь так резко изменилась к лучшему, что разрушать ее в угоду застарелой неудовлетворенности мне не хотелось.

Бального платья у меня, естественно, не было. Пришлось надеть воскресное. Пошитое из муслима желтовато-коричневого цвета, это скромное, благопристойное платье было мне к лицу. Я это знала, так как часто слышала в нем в церкви комплименты. И все же… когда я его надела, мне показалась, будто меня подняла на смех сама комната. Никаких драгоценностей у меня тоже не водилось. Правда, матушка всегда говорила: не украшения делают истинную леди. И тем не менее… Никогда моя бедность не казалась такой очевидной. Я выглядела церковной мышью в золоченой шкатулке, украшенной самоцветами.

А затем раздался стук в дверь. И прежде чем я успела откликнуться, в комнату влетела Голди с грудой вздымающегося розового шелка в руках.

– Я так и знала! – небрежно бросила она шелк на кровать. – Ник сказала, что твои дорожные сундуки прибудут с задержкой. На эти поезда в наше время действительно нельзя полагаться! В твоем крошечном саквояже бальное платье просто не могло поместиться. Вот я и подумала… Если ты захочешь… почему бы тебе не позаимствовать что-то из моего гардероба? В этом платье меня давно никто не видел.

У меня не было дорожных сундуков. Но я не знала, как сказать об этом Голди. И как объяснить ей, что я жила совсем иной жизнью, а не той, какой она думала. Кроме того, я была как минимум на два дюйма выше кузины, а мое сложение не шло ни в какое сравнение с ее совершенной фигурой. И все-таки… все-таки я была готова носить это платье до скончания своих дней! Из одной лишь благодарности Голди!

– Спасибо тебе, что подумала об этом. Я не хотела никого из вас обременять.

Кузина лишь отмахнулась:

– Я напишу от твоего имени жалобу на железнодорожную станцию.

Послав мне воздушный поцелуй, Голди оставила меня наедине с платьем.

Оно показалось мне невероятно красивым – прекраснее всех нарядов, что у меня когда-либо были. Действительно! У него имелся волшебный корсет – благодаря ему мой бюст стал не хуже, чем у кузины. Но его декольте казалось настолько глубоким и откровенным, что обуявший меня ужас отступил только после того, как я закрыла плечи старым кружевным фишю моей матушки. Фишю был не просто старым, а прямо древним! И обтрепанным по краям, но мне удалось уложить его так, чтобы спрятать рваные кусочки. Платье, конечно, оказалось мне коротковато, но оно выглядело гораздо красивее и элегантнее, чем мой унылый коричневый наряд. Розовый цвет добавлял румянца моим бледным щекам. И, по крайней мере, было видно, что я оделась к балу, а не собиралась идти на проповедь.

Мне пришлось немало повозиться, чтобы привести в порядок волосы (мои мелкие кудряшки даже в лучшие времена плохо поддавались укрощению). Пытаясь уложить их в нечто, хотя бы отдаленно напоминавшую стильную прическу Голди, я постоянно прислушивалась – не прибывают ли гости. Но сколько я ни напрягала слух, так ничего и не услышала. Как будто суетливое оживление, свидетельницей которому я оказалась чуть ранее, полностью сошло на нет. Еще с час я решала, каким из многочисленных парфюмов воспользоваться. И в конце концов выбрала апельсиновый аромат.

Я ужасно проголодалась, сожалела, что кузина отказалась от чая, утешала себя тем, что на балу обязательно будет угощение. И все ждала, когда же кто-нибудь за мной придет. Когда же раздастся стук в дверь и в комнате появится служанка, Голди или дядя. И скажет мне, что званый вечер начался. Встав у окна, я наблюдала, как из сгущавшегося тумана выныривали кареты; нимбы их огней проплывали мимо и растворялись в отдалении во влажной дымке. А за мной так никто и не приходил. Может, для почетных гостей существовали особые правила этикета, неизвестные мне? Может быть, мне следовало спуститься в зал самой? Но когда? В означенный час? Или с некоторым опозданием? На матушкиных уроках мы подобный сценарий не обсуждали.

Открыв дверь, я вышла из спальни и остановилась в коридоре – слишком ярко освещенном теперь. Электрические светильники пылали во всю мощь, однако вокруг царило полное безмолвие. Как странно! Мне надо было сообразить: никакого званого вечера не ожидается, раз не было приезда гостей. На мой стук в дверь Голди никто не ответил. Поколебавшись, я приоткрыла дверь; взгляд скользнул по золоту с белым, а нос защекотал запах жасмина. Но внутри никого не было. Должно быть, кузина уже спустилась вниз! Я заставила всех себя ждать! Наверное гости уже извелись от нетерпения.

Поспешив к лестнице и схватившись за перила, я все продолжала сокрушаться, что всех задерживала. Потом, закрыв глаза, я вдруг вспомнила, как матушка брала меня в гостиной за руку, обучая вальсу. «Это самый величавый танец из всех. Вальсирующая женщина способна очаровать любого, если выполняет все движения правильно», – говорила она с грустной улыбкой на губах и задумчивостью в глазах.

«Помни, кто ты, Мэй!»

Теплота воспоминаний и бальзам часто повторяемых матушкой слов изгнали из меня и волнение, и нерешительность. И я полетела по ступенькам вниз – на бал!

Глава вторая

Действительно припозднившись, я увидела в бальном зале больше людей, чем встречала за всю свою жизнь. Многие кружили вокруг высокой позолоченной статуи обнаженной женщины в центре зала. Из-за обилия народа мне не удалось рассмотреть ее как следует. Между колоннами в дальнем конце зала играл маленький оркестр. Клубы табачного дыма застилали позолоченную лепнину на стенах и парили около подсвечников, окутывая горящие свечи причудливо колеблющейся дымкой. Голди не ошиблась, сказав, что заказанных ею свечей достало бы, чтобы осветить всю улицу. Всполохи от высоких канделябров и золотых подставок искрились в запонках на рукавах мужчин, сверкали на цепочках их часов, окропляли блестками уши, шеи и запястья женщин. Букетами белых роз были заставлены все свободные поверхности; их аромат был очень выраженным, прямо густым.

Эта сцена сотни раз возникала в моем воображении, но реальность оказалась совершенно иной. Я ощутила себя чужой, сторонней наблюдательницей,