Низкорожденный полукровка — так говорили о римском императоре. Толпа слышала это. Незаконнорожденный ребенок — так шептались люди. Но теперь, увидев коня и лук, они поняли правду.

— Фотий! Фотий!

Недалеко от входа в айван Баресманас помог третьей ноше коня спуститься на землю. Задача оказалась довольно сложной, и не потому, что его дочь Тахмина была слабой, а просто из-за тяжести свадебного наряда, который сильно ей мешал.

Когда Тахмина уже стояла на твердой земле, Баресманас склонился к уху дочери и прошептал:

— Итак. Кто был прав? Я или твоя мать? — Улыбку Тахмины едва ли можно было разглядеть под чадрой.

— Я никогда не сомневалась в тебе, папа. Даже до того, как прочитала книгу, которую ты мне дал.

Баресманас вздрогнул.

— Уже? Всю? Геродота[5]?

Когда Баресманас передал поводья одному из старших дехганов, Тахмина распрямилась.

— Всю, — твердо сказала она. — Мой греческий стал почти идеальным.

Девушка поколебалась, но не удержалась и честно добавила:

— Ну… по крайней мере в том, что касается чтения. Думаю, мой акцент по-прежнему ужасен.

Отец и дочь медленно шли рука об руку по направлению к дверям. У входа в айван выстроились солдаты. Персидские дехганы стояли слева, римские катафракты — справа.

— Тогда ты все понимаешь, — сказал Баресманас. Ему не требовалось указывать дочери на ликующую толпу для объяснения, что он имеет в виду.

— Да, папа.

Баресманас торжественно кивнул.

— Учись, дочь. Отбрось все предубеждения против римлян, которые все еще могут оставаться у тебя. Ты станешь их императрицей еще до заката солнца, но они — великие люди, достойные тебя. Никогда не сомневайся в этом ни на минуту. Во многом более великие, чем мы.

Он посмотрел на солдат, стоявших на почетных постах у входа в айван. На персов он взглянул бегло. Дехганов Баресманаса возглавлял Мерена, самый прославленный среди них.

Но внимание шахрадара в первую очередь привлек старший в строю римлян. На самом деле, этот солдат выглядел более чем странно. Он не мог стоять без помощи костылей. Этого человека звали Агафий и он потерял ноги во время сражения у Нехар Малки, когда Велисарий разбил армию малва. Агафий был человеком низкого происхождения, даже по римским меркам. За него вышла замуж дочь самого Мерены.

— Тысячу лет назад, — резко произнес Баресманас. — Время, о котором мы сами многое забыли, дочь, а они — нет. Тысячу лет назад один из их лучших историков объяснял своим соотечественникам, как арии воспитывают ребенка-мальчика.

— Учат его ездить верхом и стрелять из лука, — пробормотала Тахмина. — И ненавидеть любую ложь.

— Это обещание тебе от императора Рима, дочь, тебе и всем ариям, — сказал Баресманас. — Мальчику еще нет одиннадцати лет. Ты понимаешь?

Дочь кивнула. Она слегка повернула голову, изучая скандирующую толпу.

— Фотий! Фотий!

— Я так удивлена, — прошептала она. Баресманас рассмеялся.

— Чем? Что наполовину грек, наполовину египтянин, причем незаконнорожденный сын шлюхи, так хорошо нас понял?

Она покачала головой, чадра пошла волнами.

— Нет, папа. Я просто удивлена…

— Фотий! Фотий!

Они входили в благословенную прохладу айвана, в огромный зал, типичный для персидской архитектуры. Солдаты выстраивались позади них.

— До этой минуты мне ни разу не приходило в голову, — прошептала она. — Ни разу. Что я могу полюбить своего мужа.

Внутри огромного айвана хмурилась римская императрица-регентша. Конечно, в этом не было ничего нового. Феодора пребывала в раздражении с момента своего прибытия в Персию. По многим причинам.

Во-первых, она ненавидела путешествовать.

Во-вторых, она особенно не любила путешествовать по пустыне.

В-третьих, она не больно-то любила персов (это, правда, не самый главный пункт. Феодора, как правило, вообще никого не любила).

В-четвертых, к этому времени она стояла в тяжелых официальных императорских одеждах уже более часа. Неужели эти глупые персы никогда не слышали о стульях? Идиоты! Даже арийский император Хусрау стоит.

В-пятых…

— Ненавижу, когда оказывается, что я не права, — прошипела она.

— Ш-ш-ш, — прошипела в ответ Антонина. — Предполагается, что это — торжественное мероприятие. И даже сквозь чадру видно, как ты хмуришься.

— И она мне тоже не нравится, — проворчала Феодора. — Как женщина должна дышать, когда эта чудовищная штука закрывает ей лицо? В особенности в такую жару?

Когда она повернула голову, чадра слегка закачалась.

— По крайней мере, у них достаточно здравого смысла, чтобы проводить публичные церемонии в этом… этом… как его называют?

Стоявший с другой стороны Феодоры Велисарий склонился к ней и прошептал:

— Это называется айван. Отлично придумано, не правда ли? Конечно, в нашем климате не сработает. По крайней мере, зимой.

Несмотря на огромные размеры — айван был сто сорок футов в длину, восемьдесят в ширину, а в самой высокой точке купол располагался в сотне футов над полом, — строение было открыто всем ветрам. Вход, которым воспользовались Баресманас и Тахмина, представлял собой огромный дверной проем. Подобно рода строения встречаются только у персов. Чудесное изобретение — в айване гораздо прохладнее, чем снаружи или в закрытом зале.

Феодора теперь злилась на Велисария.

— О, хорошо. Давай, говори. Ты был прав, а я не права.

Велисарий ничего не сказал. Он знал, что нельзя злорадствовать, если дело касается Феодоры. Даже насекомые не настолько глупы, чтобы насмешничать над императрицей.

Его дипломатичность, казалось, нисколько не успокоила императрицу-регентшу.

— Ненавижу, когда оказываюсь не права, — злобно повторила она. — И я все равно предпочла бы взять ценности. Золото — это то, что я могу увидеть. Могу сосчитать и подержать в руках.

Велисарий решил, что Феодора не сочтет его ответ чересчур дерзким. Да, ей не нравилось, когда с ней не соглашались. Но женщина была достаточно умна, чтобы давно научиться принимать противоречащие ее мнению советы и не наказывать советчика. Или, по крайней мере, выслушивать такие советы.

— В любом случае, мы бы вскоре потеряли сокровища, — заметил он. — Привели бы Персию к краху, и что тогда? Персы отправились бы на поиски новых богатств взамен утраченных. И лучше всего для этого подходят римские территории.