Утренние пробки имели незыблемый предел — как только часовая стрелка миновала цифру восемь, поток машин истончался, постепенно сходя на нет. Так и сегодня плотные колонны «Тойот», «Субару», «Юндай» и прочих, везущих на работу народ из окрестных арабских деревень, поредели сразу после съезда на Маалот-Таршиху. В самой Нагарии, небольшом курортном городке на севере Израиля, движение почти всегда было свободным. Когда-то земля, на которой основали город, была захвачена арабами, но возвратилась к евреям за драконовский выкуп.

Мансур почувствовал — нет выхода, кроме встречи с человеком из Нагарии. Дом легко отыскался. Против цифры восемь на панели домофона, красовалась фамилия Коэн. Ничего удивительного — самая ходкая в Израиле фамилия. Как Смит в Англии, Петров в России, или Вольф в Германии.

Он утопил кнопку звонка, и через несколько секунд женский голос проворковал:

— Господин Мансур Букия?

— Да, — ответил он, некстати потея. Замок, приглушённо зашипев, открылся.

Восьмая квартира находилась на третьем этаже. Ожидание лифта показалось вздором, и Мансур бросился по лестнице вверх.

Дверь отворил приземистый мужчина в костюме и галстуке — редкий парад в Израиле из-за неуёмной жары.

— Я Мансур Букия… — слегка запыхавшись представился Мансур.

— Кто бы сомневался. Теперь мы знакомы непосредственно… Проходи… Наш сотрудник задаст тебе пару вопросов, — сказал мужчина, не посчитав нужным представиться, и, проследовав в гостиную, устроился за журнальным столиком в самом тёмном углу. Глаза его хищно, по-волчьи голодно, блеснули оттуда. Пышное кресло под панорамным окном заняла молодая женщина с пепельными волосами и указала гостю стул напротив. Свет из окна мешал Мансуру рассмотреть её лицо, зато ослепительность ног, едва прикрытых шортами, и ложбинка под выемкой в топике, облегающем грудь, виднелись до умопомрачительных тонкостей.

Впоследствии он недоумевал, как ему, опытному полицейскому, не пришло в голову потребовать у спесивой парочки удостоверений личности. Или документ, позволявший бесцеремонно вторгаться в его жизнь. Как могло случиться, что бывалый блюститель порядка спасовал, отождествив явь с обязательностью. Впрочем, и девушка в кресле, и человек за журнальным столиком выглядели суверенными в своих правах.

— Итак, господин Букия, мне нужно услышать правдивую суть ночного разговора в доме некоего, — женщина заглянула в записную книжку, — Амера Абу Рабии, проживающего в деревне Хорфеш, — она сделала рукой грациозный жест, похожий на пасс гипнотизёра и одновременно исключавший возражения.

Мансур, не почуяв угрозы в её словах, ответил со сварливой искренностью:

— Клянусь сыном, я не представляю, в чём должен повиниться. Не понимаю вмешательства в жизнь трёх людей, состоящих, между прочим, на службе закона. Но, кажется, причина ясна, ведь мы арабы. Разве не так? С евреями, если начистоту, поступили бы иначе?

— Давай уточним. Зачем искажать истину? Вы не арабы. Вы друзы. Не спорю, до тысячи девятьсот шестьдесят первого года в графе «национальность» у вас в паспортах значилось — арабы. Но государство пошло на уступки вашим лидерам и узаконило статус нации, отделив от арабского сектора. Возможно, есть что-то, чего я не знаю. Это изменит картину. Если трое друзов, любителей игры в покер, считают себя арабами…

— Нет, нет, я неправильно понят…

— Тогда, — внушительно прервала Мансура девушка, — выражайся так, чтобы тебя поняли однозначно.

— Прошу прощения, но я действительно не возьму в толк, о чём речь. Я друз и израильтянин. Но мой родной язык — арабский. С давних времён евреи и друзы живут в мире и согласии. Как и евреи, мы страдали от зверств арабов. Когда был образован Израиль, друзы поддержали государство. Несмотря на то, что у нас своя национальная культура, мы полностью ощущаем себя его частью. Я патриот Израиля и горжусь этим. В отличие от ливанских и сирийских друзов, вынужденных скрывать свою принадлежность, мы живём открыто в свободной стране. Любим и защищаем ее! Но разве запрещено законом высказываться о недостатках… Не одни мы, — Мансур постепенно входил в раж, — все и везде говорят… в автобусах, на работе, дома. И что? Сколько министров и членов парламента под следствием! Президент — развратник! Судим и попал в тюрьму. Говорят, глава правительства — взяточник! Мэры городов торгуют тендерами, протаскивают своих людей. В конце концов! Я законопослушный гражданин. Что вы хотите от меня? От Камиля? От Абу Рабии? От друзов, в конце концов?

Страстный монолог Мансура не произвёл на пепельную девушку впечатления. Она резко поднялась с кресла, дав понять, что сигнальная линия пересечена, граница дозволенного нарушена.

— Достаточно, господин Букия. Вижу, сегодня откровенного разговора не получится.

— И всё же… — попытался уточнить Мансур.

— Можешь возвращаться… Но знай, вы трое находитесь под пристальным наблюдением, — теперь и жест, и слова женщины подтверждали угрозу.

С гостями здесь не церемонились.

В прихожей пепельная, поправляя причёску, прикрыла лицо длинной прядью, как раз со стороны Мансура. Ему показалось, что где-то он её видел. Хотел спросить, но девушка распахнула дверь. Как только Мансур вышел, между обитателями квартиры состоялся разговор.

— Это было обязательно? — девушка пристально посмотрела на куратора.

— Солнце моё, — Ицхак не отвёл взгляда, — карьеру в нашей профессии следует начинать с забоя священных коров. Уж извини за сравнение… это, как девственность потерять… потом уже не страшно.

— Неужели у разведчика не должно оставаться ничего святого? Тогда зачем это всё?

— Мы, Лии, как раз и стоим на страже всего святого, но стражам порой приходится выполнять грязную работу, и я хочу увериться, что ты готова на «это всё» и не спасуешь перед выбором. Сегодня Букия, а завтра тебе, возможно, придётся бодаться с каким-нибудь мистиком, ясновидцем Ливанских гор, воплощением Мирового разума, — Ицхак резал по живому, не считаясь с чувствами девушки.

Она хотела ответить, что Посвящённый «прочитает» её прежде, чем удастся произнести слово, но промолчала.

Через час Мансур сидел у Камиля и рассказывал о встрече.

— Ты хоть понимаешь, что это? Мы под наблюдением! Чушь какая-то. С работой что делать? Сообщать, или нет?

— У тебя крышу сорвало? О чём сообщать? Тебе предъявили обвинение? Открыли дело? Был официальный допрос?

— Абу Рабия с его глупостями! Клоун! Никогда не держит язык за зубами!

В салон, улыбаясь, зашла Майса, неся на подносе кофе и сладости:

— Вот и догнала вас… Всполошились, заговорщики? Нашкодили?

Они бурно зашикали на неё.

— Какие заговорщики? Ты хоть знаешь, что несёшь?

— В подробностях — конечно, нет, — не растерялась Майса, поправляя волосы, — но кое-что ясно, у вас в глазах переполох и челюсти отвисли!