— Не могу, — просипел Мансур, — Камиль, ты… Прошу… Пожалуйста…

— Алло…

— Мансур?

— Нет, кто спрашивает?

— Полковник Розен. С работы.

— Розен? — взял протянутую трубку Мансур.

— Почему не отвечаешь? Где ты?

— У друга. Что случилось?

— Тебе лучше знать. Завтра, как только появишься на работе, сразу ко мне.

— Да.

— Не понял, — прозвучало недоумённо и едва слышно.

— Так точно, командир.

Мансур глянул на шкалу связи. Высвечивалась одна риска. «Опять связь хилая, скорей бы установили дополнительную антенну» — подумал он.

— Ну!? Что ты молчишь? — накинулись друзья на Мансура.

Тот отмахнулся:

— Розен вызывает, зачем-то я ему понадобился… Перебьётся. Пусть теперь наш разговорчивый Абу Рабия признается, с кем встречался в Макдональдсе… О чём разговор шёл…

Абу Рабия приосанился.

— Секретов нет, случайно встретил приятеля. Он свой парень, адвокат, если кому интересно… Меня с ним другой приятель познакомил… Пройдоха ещё тот. Зашли в Макдоналдс заморить червячка.

— Всё же, о чём разговор был? — спросил Мансур, — говори, как на духу, одну правду.

— Разные пустяки… Вот, по порядку… Поболтали о преимуществах европейской и азиатской кухни над американской. Опять же о слабой подготовке футболистов сборной Израиля. В конце — о русском аппарате для повышения мужской потенции, его опробовали даже в космосе…

Он осёкся, все исступлённо молчали, погружённые каждый в себя. Камиль шёпотком поругивал приятелей и заклинал Бога подарить им немного рассудительности. Мансур возмущался болтливостью Абу Рабии и просил Бога наградить того безмолвием. Абу Рабия опять был голоден, и умолял Бога о сытном обеде. Как ни странно, но цели достигли именно молитвы разговорчивого толстяка. Видимо, они были наиболее искренними.

— Мойте руки, идём обедать, — донёсся из кухни голос Майсы.

Абу Рабия удовлетворённо крякнул и гордо поглядел на друзей. Подумал, не рассказать ли о своей молитве, но решил поостеречься. Всё равно не поверят, ещё на смех поднимут. Жизнерадостный толстяк всё ещё не осознавал серьёзности происходящего. Информация о событиях лишь слегка удивила его, ведь наивность и природный оптимизм мешали правильно оценить реальность. Товарищи, конечно, знали о свойствах его души, но испытывали двоякие чувства, одновременно жалея друга и завидуя ему. Рассуждали они просто. Если те, кто закинул крючок, знают о них всё, то понимают, что представляет собой Абу Рабия. Значит, скорее всего, с него и спроса нет, зато они, Камиль и Мансур, в эпицентре событий.

Майса подала «парадное» блюдо — мясо с рисом и кедровыми орешками. Друзья наскоро пообедали, чем очень покоробили хозяйку, корпевшую загодя не один час, и приободрились. Наполненность желудков потеснила мрачные мысли.

Жара постепенно уступала прохладе. Потянуло цветочным ароматом. Наступали сумерки.

Не случись звонка Амира, Мансур и не заметил бы, как быстро стемнело.

— Пап, где ты?

— Амир, парень, как дела? Что делаешь, сынок?

— Кушаю. Арбуз сейчас очень сладкий. Вот. Тебя жду.

— Да!? Соскучился?

— Нет ещё, — с детской непосредственностью ответил сын, — мама сказала, что ты обещал рассказать сказку.

— Точно, обещал, — не стал отрицать отец, — одевай пижаму, я буду минут через десять.

— Что говоришь, мама? Сейчас узнаю. Папа, мама спрашивает, будешь ли ты ужинать?

— Скажи маме, что сначала я расскажу моему сыну сказку, а поужинаю потом.

— Всё ребята, — громко объявил Мансур, — меня Амир ждёт. Сказку требует. Что придумать, ума не приложу.

— А ты начни, потом — сам увидишь — не сможешь остановиться.

Дома Мансур попытался схалтурить, пройдя на цыпочках мимо комнаты сына в надежде, что мальчик заснул, но разве можно обойти пятилетнего хитреца!

Детская кроватка тем и хороша, что в насущный момент становится бесконечной, даже если вытянуть ноги во всю длину. Она необъятна, поэтому в ней снятся пророчества.

Мансур нежно привлёк к себе сына. Потрясающе пахнет родная головка.

— Закрывай глазки и спи.

— А сказку? — хитро прищурился Амир.

— Давай я тебе что-нибудь спою.

— Обманщик, сейчас мама о тебе всё узнает.

— Ладно-ладно, вымогатель, о чём рассказывать-то?

— Сначала ответь, почему дедушка говорит, что все, кто называют нас друзами — глупцы?

— Не рано ли такими вещами тебя занимать?

— Мне уже пять лет.

— Тогда слушай. Много, много лет тому назад…

— Сколько много?

— Целую тысячу…

— Неужели столько?

— Не перебивай, или ничего не получится.

Малыш потешно закрыл ладошками рот. Мансур сдвинул брови, погрозил сыну пальцем и продолжил:

— Так вот, тысячу лет назад жил на земле славный халиф аль-Хаким. Правил он в египетском городе Каире. Любознательный был халиф, точь-в-точь, как маленький умничек Амир, — у мальчика вырвался счастливый смешок, — из ислама повелитель перешёл в христианство, из христианства в иудаизм, и — обратно в ислам.

— Разве так можно? — не сдержался Амир.

— Халифам всё можно. Однажды во сне аль-Хакиму явился Бог и сказал: «Люди стали неправильно верить в меня, они искажают мою суть и мои послания. Ты поможешь им вернуть истинную сущность Единого Бога». И продиктовал аль-Хакиму основы правильной веры. Правитель, проснувшись, призвал к себе ближайших помощников — Наштаки аль-Дарази и Хамзу ибн Али. Днями и ночами записывали они то, что говорил халиф, затем аль-Дарази принёс людям весть об истинной вере. В память о нём нас назвали друзами…

— Но дедушка…

— Сынок, имей терпение, ты ведь мужчина, верно?

— Я мужчина, — Амир грозно потряс сжатыми кулачками.

— Значит, слушай и не перебивай, а то до утра не управимся. Многие приняли новую веру и скрывали её от мусульман. Замечательный человек был Наштаки аль-Дарази, но, когда арабы отовсюду кинулись преследовать нас, он оробел и выдал этим шакалам, где прятались люди. Друзы долго и отважно сражались — выжившие скрылись высоко в горах и назвали себя муахиддун, что означает «верующие в единого Бога».

— Пап, второй слуга халифа тоже нас предал?

— Хамза, сынок, был родственником пророка Мухаммеда. Великий и мудрый, он подарил нашему народу главное сокровище, святые книги, в которых завещались откровения — познавать истину, стремиться к духовному совершенству и поклоняться Богу. Хамза, сынок, — Мансур понизил голос до шёпота, — не умер…