– Что-то тут не так, – беспокойно пробормотал Федор.

– А что не так? – удивился Артемий. – Третьего дня потревожились, а сейчас вроде ничего. За ночь вроде никакого душегубства не случилось, иначе приставы нам тут же доложили бы. Все спокойно…

– Спокойно, говоришь? Вот то-то и дело, что спокойно, а мне такая тишь да благодать не нравится! – покачал головой Басенков и пуще прежнего по палате забегал. У Артемия от такого круговертия в глазах потемнело.

«Ишь ты, тишь да благодать ему не нравится, неугомонному, вот и сиди тут!» – с тоской подумал служивый и, зевнув и перекрестив для благообразия рот, продолжил выводить буквы, старательно скрипя пером.

Федор Басенков действительно покоя себе не находил и домой не торопился. Ограбление посольства и два убийства, одно за другим, не давали ему покоя. Последнее время в Москве привыкли, что тати и воры затаились, за городом пошаливали, а в самой Москве ни-ни. Всякое, конечно, случалось, но чтобы целое посольство ограбили! Такого сраму давно не было. Верные люди донесли, что следы ведут в сторону постоялого двора Кузьмы Скоробогата. Федор туда наведался, с Кузьмой поговорил. Тот явно что-то знал, глаза все в сторону отводил, да руки подрагивали. Наверняка краденое с рук сбывал. Басенков сначала решил было отправить Кузьму на допрос. Но своих пытошных дел мастеров он знал хорошо, на дыбе и на колесе человек в чем хочешь мог признаться. Да только расследование от этого не продвинется, лишь более крупного зверя спугнет. Чтобы рыхлый, как студень, и трусливый Кузьма сам на такое решился и шайкой заправлял?! Подьячий не вчера на свет родился! И что-то говорило ему, что ограбление посольства и убийство писцов каким-то образом связаны. Нет, узелок этот так просто не распутаешь, а разрубать его он, Федор, не собирался. Значит, следовало запастись терпением.

Басенков просмотрел еще раз дневные доклады и решил, что на сегодня хватит. Все равно ни до чего путного не додумается, поэтому отпустил заждавшегося Фокина и отправился домой. Жил он совсем недалеко от палат Земского приказа, в Дмитровской слободе. До дома добрался быстро, перешагнул порог и с облегчением вздохнул. В горнице хорошо пахло, сосновыми дровами и мясными пирогами. Василий возился у печки и с неудовольствием взглянул на племянника:

– Чего так припозднился-то, пироги небось сгорели совсем!

– Так уж и сгорели, не серчай, – примирительно произнес Басенков, быстро ополаскивая руки и пристраиваясь у большого, для большой семьи сделанного, стола. Перед ним как по мановению волшебной палочки тут же возникли дымящаяся похлебка и два толстых ломтя ржаного хлеба. Федор с удовольствием втянул аппетитный запах и, не торопясь, принялся за еду. Василий пристроился напротив, озабоченно разглядывая племянника:

– Не жалеют тебя, заездили совсем, – с укоризной произнес он, – небось крошки во рту с утра не было.

Федор только усмехнулся в ответ, его дядя был неисправим. Тем более что Василий, небольшого росточка, сухонький мужчина пятидесяти двух лет, сердился так, для виду. В племяннике своем он души не чаял, а уж горд как был! Хотя если бы не Василий, то Федора, может быть, уже и на свете бы не было. Родителей Басенкова не стало, когда малышу исполнилось два года. Оба сгорели в летнем пожаре, беременная мать упала в обморок, отец вытащил маленького сына, вернулся за женой, но не успел, так оба и погибли. Дядя Василий прибежал сразу, отвез младшую сестренку со свояком на погост и забрал осиротевшего Федора к себе. До шести лет продержал мальчонку с собой, а потом отдал монахам: постигать всякие науки.

Самому-то Василию грамоте обучиться не удалось, да и кто за него монахам бы заплатил. Так и стал ярыжкой, околачиваясь целыми днями около Земского приказа и ожидая, у кого из писцов и подьячих случится какая надоба, письмецо ли отнести, разузнать ли что, ни от чего не отказывался. Москву знал как свои пять пальцев, кто где живет, чем кормится. Был бы грамотным, наверняка бы писцом стал, поэтому и племяннику перво-наперво объяснил, что простому человеку без науки никуда. Это богатые да родовитые могли не учиться, дедовская слава да отцовские деньги сами собой дорогу протаривали, а бедняку только собственные голова и усердие помощники. О себе нисколечко не думал, если надо, на хлебе и воде сидел, в лаптях ходил, но монахам за Федора платил исправно: по полтине раз в две недели, а по праздникам курочку, а когда и гуся приносил. Дядины старания были вознаграждены. Федор оказался способным учеником, живым, любознательным, трудолюбивым и настойчивым, он быстро превзошел своих учителей и без всякого подношения был принят в Земский приказ. И здесь проявились совсем новые качества Федора Басенкова: хитрость, ловкость, упорство идущей по следу гончей, умение распутывать самые сложные и казавшиеся на первый взгляд неразрешимыми дела. Поэтому не случайно все прочили молодому подьячему место судьи.

После ужина Федор поднялся в терем, поставленный на ярус выше главной залы и горницы, служившей дядиной спальней. В свое время именно из-за этого терема он и выбрал дом, казавшийся неказистым и небольшим. Слишком уж ему понравился открывавшийся из окон вид. Шутка ли сказать, весь Кремль белокаменный с церквями, да Москва-река как на ладони! В тереме ему было спокойнее, да и подальше тут от домовой суеты. Полы были чисто выскоблены, на лавках лежали медвежьи шкуры, стол был застелен вышитой скатертью, а в углах дядя для хорошего духу повесил свежевысушенные букеты чабреца и полыни. Василий, до сорока лет помыкавшийся без собственной крыши над головой, к убранству дома относился с большим старанием и любовью, граничившей с благоговением. Мебель заказал у самого лучшего плотника, мог целыми днями скоблить, чистить, мыть.

Басенков устроился на скамье, вытянул ноги и принялся размышлять. Ограбление английских купцов было слишком уж необычным. Да и сами купцы вели себя странно. Сначала на розыске особенно не настаивали, мол, ничего особенного украдено не было. Для купцов – дело неслыханное, торговый люд за полушку удавится, а тут две подводы пропали. Купцы что-то недоговаривали, и это ограбление явно было не простым. Потом в приказ каждый день зачастили, да еще стали настаивать на том, что, мол, Федор, если что найдет, первым делом должен им доложить, мол, они сами с обидчиками разберутся. Наглость неслыханная, словно у себя распоряжаются! Особенно их главный, Ричардом звали, нахальничал. Федор его выслушал, головой покивал, но ни «да», ни «нет» не сказал. А что скажешь? Англичане у царского шурина Бориса Годунова больно в почете были! К тамошней королеве еще покойный царь Иван Васильевич сватался, вот они дорожку на Русь проторили и хозяевами себя почувствовали.

Федор вздохнул и покачал головой. То ли захотелось ему Ричарду за наглость отомстить, то ли проверить, но отправил он в тот же день Фокина на рынки, и тот вернулся сияющий от гордости. Выяснил, что английские торговцы сами затеяли расследование. И предметом их интереса были вовсе не украденные ткани и порох, а самый обычный предмет – зеркало.

– Я подумал было, что безделушка эта должна была быть отделана дорогущими самоцветными камнями, – рассказывал гордый своими успехами Фокин, – оказалось, что нет. Порасспрашивал дальше, получается, что оклад у зеркала самый что ни на есть обыкновенный, немного жемчуга на ручке, да и все, только черное оно, зеркало это.