Позади всех — неказистый, но крепкий мужичок в сером кафтане и остроконечной шапке, с косматой бородой. Все зовут его Шишок, царский леший. Невысок он, но в лесу может вырасти с дерево, и тогда не устоит перед ним никакое чудище пекельное. Через самые глухие, непролазные леса проводил Шишок росскую рать, и за свои подвиги был поставлен Велесом и Ярилой оберегать священный лес на Моранином городище. Рядом с лешим семенит его верный «пёсик» — волк Серячок.

У прохода в валу царя и русальцев встречают верховный жрец росов Авхафарн — седовласый, в белой одежде и высоком башлыке — и пятеро женщин. Трое из них — волхвини в белых рубахах, расшитых священными знаками, с распущенными волосами: Лютица, её молоденькая рыжеволосая ученица Мирослава и Милана, жена Сигвульфа. Рядом стоят одетые в лучшие платья с золотыми бляшками, в дорогих украшениях обе царицы: тохарская княжна Ларишка и северянка Добряна, дочь Доброгоста. Тохарку росы привыкли видеть в кольчуге, с кривым мечом-махайрой, реющими на ветру длинными чёрными волосами. Теперь она впервые не шла в поход вместе с мужем, потому что была уже на седьмом месяце. Ждала ребёнка и Добряна. Тихая и скромная северянка совсем не походила на воинственную тохарку, однако хорошо с ней ладила — как раз потому, что знала своё место младшей жены.

Благоговейное молчание воцарилось, когда седовласый Авхафарн достал из сумы золотой сосуд и передал его Вышате, а тот — царю. Вот она, Огненная Чаша Колаксая, величайшая святыня Скифии, выкованная в небесной кузнице Сварога из золотого солнечного пламени. На чаше изображена птица на дереве, лев, терзающий оленя, и барс, разрывающий вепря. То — Великая Богиня и два её сына, солнечный Даждьбог-Гойтосир и грозный Перун-Ортагн. Праведность и Мужество — дети Матери-Земли, а без них жрец — не жрец, а обманщик, и воин — не воин, а насильник, царь же — не царь, а мучитель.

Ардагаст поднял руку с Чашей, и над толпой зазвучал его чистый, уверенный голос:

— Воины царства росов! Этой зимой перед нами не устояли ни люди, ни бесы, потому что с нами были светлые боги, а мы с ними. Теперь по воле светлых богов я поведу вас на Цернорига, царя бастарнов. Земля его богата, но если кто думает сейчас только о добыче — пусть уйдёт сразу, чтобы не позорить святое дело. Потому что эта земля — священная. Её населяло сколотское племя траспиев. Они поставили на Збруче, в Медоборах, священные города Богит и Звенигород. Потом сарматы опустошили землю траспиев. Два века прошло, пока её, с дозволения бастарнов, населили словене и даки. Но Церноригу мало дани с них. Он хочет покорить всех венедов и каждый год приходит вымогать дань и просто разбойничать. Словно мало с нас сарматской дани! Да ещё и пропускает через Карпаты языгов, чтобы они грабили нас и угоняли в неволю, а с ним делились добычей. Много ли нас, венедов, останется при таких соседях?

— Чем двум царствам дань давать, лучше одно из них разбить, — твёрдо сказал борянин Ратша.

Поляне одобрительно зашумели. Надоело гадать каждый год, кто первый явится обирать и бесчинствовать: сарматы на конях или бастарны на колесницах? Ещё и накажет за «измену», если дашь другому дань.

— Мужи росские и венедские, внуки Даждьбожьи! — заговорил Вышата. — Богит — священный город Рода, отца и старейшины богов. Звенигород — его внуков, Перуна с Додолой, Даждьбога и Ярилы, и Велеса, праотца богов. Но нет туда хода их волхвам. Вместо них хозяйничают там чёрные друиды да их прихвостни из словенских ведунов. Жгут там людей живьём, головы режут, гадают на крови да требухе — не скотьей, человеческой! Кто же мы такие, если и над богами нашими глумиться можно?

Теперь зашумели все, даже нуры, в своих чащобах никогда не видевшие бастарнов. На такое святотатство не решились бы даже те, что бесновались на Лысой горе, пока Ардагаст не разгромил их сборище этой весной. Андак с Саузард и их приятели-князья только цинично ухмылялись, поигрывая плетьми. Не ради венедских священных городов собрались они воевать, а ради скота, золота, невольников. Из богов же они чтили лишь Саубарага — бога ночных набегов, да ещё Ортагна с Артимпасой-воительницей.

Вдруг послышался стук копыт. К царю подъехали три всадника-венеда. Двое осторожно помогли третьему спешиться. Худой, измождённый, в грязной ветхой рубахе, он опустился перед царём на колени — и застонал от боли, а встать смог лишь с помощью двоих. Ратша вгляделся в его лицо, показавшееся знакомым, и, вздрогнув, сделал рукой знак косого солнечного креста:

— Братила! Тебя же языги убили. Ты что, из пекла вернулся?

— Из пекла. Такого, какого и в нижнем мире нет. А в среднем зовётся оно: Калуш. Оттуда к вам соль везут. Лучше сивашской, поди? — спросил он с неожиданной злостью. — А мне теперь хоть бы и до смерти несолоно хлебать.

Кто-то протянул ему бурдюк с водой. Жадно напившись, Братила начал рассказывать:

— Меня тогда раненого река вынесла — к тем же языгам в лапы. Увидели, что я силён, убивать не стали, подлечили даже и отдали бастарнам. А те меня повели в Калуш, в предгорья Карпатские. Ямы там с солёной водой, калюжами их словене зовут. Черпаем эту воду, на костре в котлах выпариваем, сушим — весь день, от восхода и до заката. Никому соль добывать нельзя, только нам, царским рабам. Стерегут нас опять же языги. Чуть что — босиком в калюжу загоняют. Или спину исполосуют до крови и водой из калюжи окатят.

— Говорят, друиды умеют обращать людей в соляных истуканов? — осведомился Хилиарх.

— Для этого друидов не надо. Кладут связанного в рассол и выпаривают, как обычно. С головой не окунают, пока богам душу не отдашь. А самая большая кара — под землёй каменную соль добывать. Локтей десять, не меньше, земли и соли над тобой. Всё разъедает та соль — кожу, глаза, нутро. Все суставы пухнут — соль под кожей откладывается.

Любознательный эллин вздрогнул, вспомнив иудейское предание о людях, обращённых в соляные столпы. Не додумались ли извращённые жители Содома до того же, что и надсмотрщики Цернорига? А Братила продолжал:

— И нету из Калуша выхода на волю никому, кроме мёртвого. Или того, кто выдаст другого, что бежать надумал. Мне боги помогли: когда языги напились, отвязал лошадь и ускакал. Коня потерял, пешком шёл, потом полз — ноги совсем не годятся. — Он снова рухнул на колени, и крик боли перерос в рычание зверя. — Выведи нас из пекла, Солнце-Царь! А царство это Чернобожье разрушь, истреби, огнём праведным выжги!

Суровое лицо Хор-алдара потемнело. Ему, бывшему рабу с Лаврионских серебряных рудников, не трудно было догадаться, у кого выучились Цернориговы надсмотрщики выжимать из рабов пот до последней капли. Те же римские или греческие купцы многое могли присоветовать — чтобы побольше соли ждало их в следующий раз.

— Росы, народ Солнца! — загремел над толпой голос князя. — Не должно быть под Солнцем такого царства! Уничтожим его, пока оно не выросло во второй Рим! Или мы будем недостойны своего имени[10].

Рука Ардагаста легла на меч, и клинок индийской стали, вырвавшись из золотых ножен, блеснул в солнечных лучах.