Адмирал вовсе не был уверен в своих силах и говорил Бурьенну, что флот очень плохо снаряжен. Появись Нельсон, – он, Брюэйс, ни за что не отвечает.

Тянулись однообразные дни. Многие страдали от морской болезни, включая «двужильного» Бонапарта. Это ли не знак того, что море – чуждая ему стихия?

Перед отплытием он попросил Брюэйса, чтобы тот оборудовал хорошую кровать, как для больного. Приказ был добросовестно выполнен: кровать стояла ножками на четырех подвижных шариках, «что делало для него менее чувствительною причиняемую качкою дурноту, коею он очень страдал».

Бурьенн, рассказавший нам эти подробности, сидит у генеральской кровати и читает вслух Плутарха, Гомера, Коран. После обеда Бонапарт проводит заседания Института. Назначает оппонентов, отстаивает тезисы и внимает чужим речам. Предпочтение отдает тем, «которые искусно защищали нелепые предложения».

Что обсуждали? Разные образы правления, стратегию, математику, астрономию, химию, религию. И даже суеверия. Продолжался спор о сотворении мира. Ведь все так просто – надо лишь принять одну из точек зрения: Бог есть и участвует в наших делах, он есть, но не участвует… или его нет?

«Иногда он спрашивал, – обитаемы ли планеты; в другой раз – давно ли существует мир; потом задавал предметом для рассуждений вероятность разрушения Земного шара водою или огнем; наконец справедливость и ложность предчувствий и истолкования снов».

Большинство собравшихся в каюте – атеисты и республиканцы. Каффарелли дю Фальга, чей разговор, по оценке Бурьенна, «отличался живостью, умом и веселостью», одаренный пылким воображением Монж, все же имевший «некоторую склонность к набожности, согласовавшуюся с понятиями Наполеона», материалист Бертолле с его отвлеченным умом. Этот материализм более всего не нравился генералу.

Кем был он сам? К кому обращался в ночь перед Ватерлоо, шепча грохочущим небесам «мы заодно»?

«Мы заодно». Так не разговаривают с Богом. «Заодно» бывают только с равными.

Атеист? Стихийный деист? Верующий?

«Я умираю в римской апостолической вере», – будет диктовать он на смертном одре.

Но до этого еще очень далеко – больше двух десятилетий.

Он еще не насытился. И сейчас рвется в африканское пекло, чтобы «заполнить время» и стать халифом на час. Отдохнуть перед решающим рывком. Тем самым, который даст ему власть большую, чем у короля.

Звезда и Судьба – эти слова он пишет с больших букв.

Когда Звезда померкнет после Абукира, а затем скроется за стены Сен-Жан-д’Акра, он будет умолять ее вновь явиться его острому взору. Циничные парижские вожди вскроют конверт от Бонапарта, проделавший путь в сотни лье, и прочтут слова с заглавными буквами.

Трижды она поможет ему избежать гибельных встреч с морскими львами – по дороге в Египет, на обратном пути, и, наконец, когда он помчится в последнюю материковую гастроль.

Одиссей, бросивший вызов Богам, он будет ждать ее света московскими ночами, но они принесут лишь тупую бессонницу.

Впервые он вырвался на простор. Нужно быть подальше от Европы, этой «кротовой норы»! Ведь истинно великие дела вершатся на Востоке.

В Италии он отчитывался за каждый шаг, а «адвокаты» из Директории могли снять его с должности в любой момент. Однажды они, напуганные его растущей славой, решили разделить победоносную армию надвое, но он дал достойный отпор завистникам.

«Во время моих итальянских кампаний Директория только и делала, что тявкала; она пробовала мне указывать: в ответ я посылал ей мадонн из чистого серебра, она умолкала, и моя армия продолжала идти вперед».

В Египте он будет настоящим властителем, а не просто генералом, одним из многих, и его натура обретет небывалый размах и могучее единство.

«Когда хорошая погода позволяла, то он выходил на палубу, которая своей обширностью действительно уподоблялась гульбищу».

«Когда человек подал в море, то главнокомандующий не мог успокоиться до тех пор, пока его не спасали».

Он слушал музыку и смотрел в море, выглядывая Нельсона. Навстречу попадались корабли. Бонапарт беседовал с капитанами и забрасывал их вопросами: откуда и куда плывете? В конце разговора просил их обещать, что никому не расскажут о встрече с большой французской эскадрой.

Что там молвят граждане Монж, Бертолле, Каффарелли и эти рубаки-безбожники, не боящиеся ни черта, ни дьявола? естество и европейский рацио? космос вполне объясним, ведь Лаплас уже это сделал? долой сверхъестественное?

– Говорите, что хотите, – бросил он им, – а кто все-таки сотворил все это?

И кивнул на звездную россыпь.

Девятого июня он увидел на горизонте каменную глыбу мальтийской крепости.

Две трети мальтийских рыцарей были французами.

Родина вспомнила об этих богатых людях еще в младенческие годы революции, а в 1792-м (19 сентября) объявила их имущество национализированным.

Когда рыцари лишились своих владений во Франции, Англия предложила обиженным протекцию, а русский царь Павел – финансовую помощь (для этого он изъял деньги у поляков).

Став в 1797 году гроссмейстером «Большого православного приората», Павел начал посвящать подданных своей империи в рыцари.

Австрия тоже имела виды на Мальту, а 54-летний великий магистр Гомпеш был настроен проавстрийски.

Бонапарт предложил Директории захватить остров еще в 1797 году. Обдумывая египетско-индийские проекты, он видел, что Мальта – важный пункт на этом пути.

Французы предусмотрительно направили на остров своих агентов, чтобы подготовить умы должным образом. Но подорвать Орден изнутри не получилось. «Бонапарт очень рассердился на людей, посланных из Европы для того, чтобы это дело устроить; однако же один из них, г-н Доломье, раскаялся в принятой им на себя порученности…» «Посселгуэ сделал все что мог в этой попытке к подкупу, но не имел совершенно успеха», – пишет Бурьенн.

Главной причиной захвата Наполеон впоследствии назвал ту, что остров отдался под покровительство императора Павла – врага Франции: «Это оскорбляло римско-католическую религию и клир». «Ища покровительства на севере, Орден не принял во внимание и поставил под угрозу интересы держав юга».

Гомпеш имел 332 рыцаря, способных драться, 3 600 человек в гавани и 13 000 милиционеров. Слишком мало для того, чтобы противостоять Восточной армии Бонапарта!

Тот пренебрежительно отозвался о рыцарях, как о людях неспособных. Да и другие солдаты (итальянцы, немцы, французы, испанцы) не лучше – «большей частью дезертиры или авантюристы, которые с тайной радостью отнеслись к возможности соединить свои судьбы с судьбой самого знаменитого полководца Европы».

Великий магистр созвал совет. Что делать? Одни говорили, что надо объявлять тревогу – ведь, имея неплохой арсенал и запас продовольствия на три года, можно упорно сопротивляться. Другие напоминали, что Орден иоаннитов (Святого Иоанна Иерусалимского) призван вести войну с туркам, а не с христианами.