– У тебя есть идея получше?

– Я не знаю… – Макс снова почувствовал, как голова начинает идти кругом. – Просто для меня все это слишком круто. Особенно так сразу. Понимаешь?

– Думаешь о том, чтобы сбежать? А что потом? Что будет, когда я уеду? Вернешься сюда и притворишься, что ничего не случилось?

– Я не знаю… – Макс заглянул на дно пустой бутылки в своей руке. – Пожалуй, мне нужно еще выпить. – Он открыл холодильник, увидел, что пива больше нет, выругался, ждал какое-то время, что его новая знакомая что-то скажет, затем снова выругался, сказал, что принесет ей чистое постельное белье.

– Я все еще могу уйти рано утром, пока ты спишь, – сказала Мэйдд, когда он вернулся из спальни. Макс долго смотрел на нее, затем качнул головой. – Макс! – позвала она, когда он, забрав сигареты, хотел оставить ее одну в гостиной. – Ты не мог бы остаться со мной? – на ее губах появилась неловкая улыбка. – Этот старый диван достаточно большой, а мои сны, когда Гэврил рядом, такие ясные, что…

– Хочешь, чтобы я разбудил тебя, как только тебе приснится кошмар?

– Если тебе не сложно.

– Не сложно.

Макс закурил еще одну сигарету, сел на стул и долго смотрел, как Мэйдд неловко застилает диван. Потом она позвала его к себе.

1902 год. Вена. Четырнадцатая выставка Сецессиона.

Саша Вайнер приехала сюда только для того, чтобы увидеть свою скульптуру. Полотно пассажирской железной дороги тянулось вдоль русла реки Вены. Саша Вайнер никуда не спешила. Для нее этот день должен был стать хорошим отдыхом. Легкое волнение, которое появилось, когда она увидела созданное из каменных параллелепипедов здание, было приятным, почти желанным. Саша остановилась, запрокинула голову. Центральный шестигранник здания был увенчан позолоченным куполом. Орнамент фасада переливался желтыми лавровыми листами. Чуть выше, на фронтоне, находилась надпись: «Каждому времени – свое искусство, каждому искусству – своя свобода».

Саша Вайнер прочитала эту надпись вслух, но думать о том, что хотел этим сказать художественный критик Людвиг Хевеши, у нее не было ни малейшего желания. Ведь если фраза эта находится над главным входом в венский дом Сецессиона, значит она важна, а понять художников или скульпторов порой бывает очень сложно. Для этого нужно время и много головной боли, прежде чем удастся проникнуться их видением мира. По крайней мере, именно таким был художник, с которым она познакомилась в Париже во время летних гастролей ее балетной труппы.

Он представился как Эдгар Дега и без лишних прелюдий предложил неплохие деньги за возможность нарисовать ее. На вид ему было далеко за шестьдесят, и он очень плохо видел. Когда они пришли в его мастерскую, Саша удивилась, что картина, которую он собирается создать, будет сделана углем.

– Это лишь набросок, – пояснил художник.

– Хорошо, – сказала Саша Вайнер. – Что мне теперь делать?

– Просто двигайся. Делай то, что ты делала вчера на сцене, но не забывай, что это жизнь.

– Не знаю, смогу ли я, – призналась Саша.

Она долго смущалась и не могла раскрепоститься, пока художник не попросил ее раздеться. Тогда все встало на свои места. Саша подумала, что в конечном счете удастся заработать на пару хороших платьев и дорогое украшение, потому что деньги у этого художника явно водились, но все закончилось лишь рисунками. Теряющие зоркость глаза художника цепко следили за ней, изучали ее, но…

Когда Саша уходила он пообещал ей, что сделает скульптуру из воска, которую его друг переведет в бронзу.

– Возможно, ее выставят в твоем городе, – сказал он.

Поэтому Саша Вайнер и шла сейчас на четырнадцатую выставку венского Сецессиона. Она уже не помнила лица увядшего французского художника, но о его обещании не забыла. К тому же были еще подруги, которые смеялись и говорили, что у нее плохой французский, и она что-то напутала. Саша не признавалась, но именно из-за них она шла на выставку одна. Нужно убедиться, что художник сдержал обещание, и только потом звать подруг.

Внутри Дома Сецессиона было людно и шумно, несмотря на то, что посетители говорили в полголоса. Большинство людей толпились возле статуи Бетховена работы Макса Клингера, которая была расположена в центре выставки. Саша Вайнер старалась держаться подальше от этого сборища, понимая, что там ее скульптуры точно не может быть. Она неспешно бродила вдоль выставленных работ менее известных художников, ища в чертах каждого женского лица статуи или картины свои собственные. Но не было ни картины, ни скульптуры похожей на нее.

– Ох, уж эти художники! – проворчала Саша Вайнер, давая себе зарок никогда больше не доверять людям подобной профессии, но не прошло и месяца, как она снова после выступления ехала в экипаже в художественную мастерскую.

Мужчина, предложивший ей пятьсот марок за ночь вдвоем, был так очарован ее выступлением, что его плата вкупе с тщеславием Саши не позволили ей отказаться. В его мастерской было тихо и пахло воском. Полумрак сгущал тени, оживлял их.

– Вы тоже плохо видите, Клодиу? – спросила художника Саша Вайнер.

– Почему ты так решила? – голос у него был мягким, глубоким.

– В Париже я знала одного художника… Кажется, его звали Дега… Так вот у него были проблемы со зрением…

– И он тоже работал в темноте?

– Наоборот. Я просто подумала, что… – Саша растерянно огляделась. – Не знаю даже, что я подумала…

– Наверное, просто хотела сказать, что уже работала натурщицей.

– Да. Наверное… Но Дега просто смотрел.

– Тебе нравится, когда на тебя смотрят?

– Я не о том…

– Я понимаю. – Художник подошел к ней, прикоснулся к ее щеке. У него были холодные словно лед руки. Саша вздрогнула. – Что-то не так?

– Я не знаю… – она вглядывалась в его темные глаза. – Я думала… Мне казалось, что вы сначала нарисуете меня, а уже потом…

– Как балерина ты мне нравишься больше, чем как натурщица.

– Вот как?

– У тебя настоящий дар, – тонкие, аристократичные пальцы Клодиу скользили по ее лицу. – Ты должна танцевать. Обязана танцевать. Целую вечность. – Он отвел ее к кровати. Саша не сопротивлялась. – Это тело не должно стареть, – шептал Клодиу, снимая с нее одежду.

Кто-то третий погасил свет. Саша слышала шаги незнакомца и думала, что, возможно, заработать пятьсот марок окажется сложнее, чем она планировала.

– Не бойся, в эту ночь ты будешь принадлежать только мне, – пообещал Клодиу, укладывая ее на спину. Саше показалось, что она увидела, как блеснули в темноте его глаза. Вернее, не глаза, нет. Блеснуло все его лицо.

– Что это было? – насторожилась она. Клодиу не ответил. Лишь в тишине было слышно, как трещит по швам его одежда. – Что за… – Саша попыталась выбраться из-под него.