Георгий Хомизури, грузин, родившийся в Баку, в детстве оставленный матерью, воспитанный переселившимся на Сахалин гордым и одиноким отцом-грузином, живший в Москве один хомизури-год и арестованный в Ереване в 1982 году, был стойким борцом. За двести восемьдесят три миллиона восемьсот двадцать четыре тысячи секунд, которые ему по решению советского КГБ предстояло провести в лагерях и в ссылке, он ни секунды не поддавался колебаниям. Его приговорили к шести годам лагеря строгого режима и трем годам ссылки. Его собрата Рафаэла Папаяна, соответственно – к четырем и двум. Третий их собрат при сомнительных в целом обстоятельствах улизнул от правосудия, хотя Эдгара, как человека просвещенного, Жора тем не менее упоминал с уважением. Интересно, что руководителем ереванской группировки в составе двух армянских и одного грузинского диссидентов армянские чекисты, не колеблясь, признали антисоветского грузина (Жора говорил, что чекисты – тоже люди, они наверняка знают цену Сталину и прекрасно догадываются, кто мог быть лидером среди кавказцев-христиан).

У нас, у грузин и армян, была хозяйственно-дружественная Христианская федерация народов Южного Кавказа. Собственно говоря, можно было и не расходовать слово «христианская», не будь азербайджанцем очень плохой человек, шпион, продавший американцам в Югославии чертежи ракеты СС-20, Ахпер Раджабов, также южнокавказцем. Так что слово «христианская» было предназначено для того, чтобы закрыть для Раджабова двери федерации, а заменить его «хорошим азербайджанцем» не представлялось возможным, потому что с обвинением «за антисоветскую агитацию и пропаганду» из Азербайджана никого не сажали. Уровень финансовой интеграции федератов был не таким высоким, как в еврейском кибуце (пять рублей в месяц мы могли «тратить» по своему усмотрению), однако раз в месяц, при приобретении продуктов в «ларьке», определенная координация между членами федерации тем не менее происходила.

Федерация имела свою конституцию. Ее отцом и единственным автором был Георгий Хомизури, естественно, существовал и письменный текст конституции, написанный Жорой на русском языке, переведенный Рафаэлом Папаяном на армянский и Леваном Бердзенишвили на грузинский языки (мое предложение перевести этот текст на латинский и древнегреческий языки страшно возмутило Жору: «Это вам не игрушка, конституция – серьезный документ!»). Все три текста существовали лишь в виде оригинала и хранились у Жоры, однако юридическую силу имели лишь русский и грузинский варианты, так как Папаян окончил русскую школу и Тартусский университет и Жора не доверял его армянскому. По конституции конфедерацией руководил старейшина (до перевода из чистопольской тюрьмы в наш лагерь Генриха Ованесовича Алтуняна самым старшим по возрасту в федерации был Жора), и избранным на эту должность мог быть только Георгий Павлович Хомизури. Так и было написано в конституции: «Для избрания на должность старейшины может быть названа лишь кандидатура Георгия Павловича Хомизури, родившегося 9 февраля 1942 года в г. Баку, грузина; лишь Георгия Павловича Хомизури, родившегося в 1942 году в г. Баку, грузина, можно избрать на должность старейшины. В том случае, если Георгий Павлович Хомизури даст отвод своей кандидатуре, члены федерации обязаны избрать его старейшиной федерации». Для обоснования этого, скажем прямо, не очень-то демократического положения приводились: текст грузинской народной песни «Грузин, берись за саблю!» (в Жорином русском варианте было написано «Грузин, саблю доставай!»), несколько эпизодов тбилисского периода биографии Сталина, особенно моменты, отображающие взаимоотношения Кобы и Камо, подчеркивающие существование строгой субординации между этими незаконопослушными гражданами, и некоторые другие, не менее убедительные, аргументы.

По конституции федерации, выборам старейшины предшествовал предвыборный период, когда старейшина должен был подкупить избирателей одним стаканом чая (один спичечный коробок черного байхового чая на литр воды настаивается в термосе в течение пятнадцати минут, затем происходит его «женитьба», то есть переливание из термоса в стакан и вновь переливание в термос три раза и без потерь, именно в это время чай обретает настоящий вкус) и одной целой сигаретой «Прима» (как известно, у заключенных в привычке разламывать сигарету надвое). В нашем «ларьке» «Прима» была дорогой – стоила пятнадцать копеек, а на эти деньги можно было купить одну коробку махорки, способностью очернить легкие на душу населения чуть ли не в десять раз превосходящей пачку «Примы» и посему, по общему признанию заключенных, считающейся более эффективной, рентабельной и действенной.

Днем выборов было воскресенье (выборы проводились по два хомизури раза в год), и чаепитие старейшины в сопровождении одной штуки «Примы» устраивалось в каждую субботу, в 8 часов вечера – суббота была вообще раем, работа (шитье рукавиц с одним, то есть с большим, пальцем и с резиновым наладонником) до двенадцати, затем баня (с тазами, ушатами, с банными черпаками, мылом – не душем же и шампунем и тому подобным, как в евроатлантической тюрьме), а затем кино (в основном о Сталине, пионерах, комсомольцах и коммунистах, хотя однажды по ошибке начальства прокралась «Осенняя соната» Бергмана), затем чай старейшины и под конец обязательная информационная передача «Время» с постановлением политбюро, комбайном, постоянным землетрясением в Японии и нескончаемыми торнадо в Америке.

Эта замечательная традиция субботников временно прекратилась в 1986 году, когда Жору вместе с несколькими другими заключенными перевели в изолятор столицы Мордовии Саранск. Причина данного перевода была простой, это было так называемое «испытание молоком и яйцом», то есть расшатывание – проверка психики советского человека элементами роскоши и неги.

Жору «испытать» не удалось, так как он с детства не выносил молока, ну а на яичный желток у него была такая аллергия, что он не мог дотронуться до печенья любого вида. В первый день, когда Жоре и его сокамернику, петербуржцу Михаилу Толстых, принесли молоко, Жора вернул свой стакан, сказав, что молока не пьет. Толстых, оказывается, весь день попрекал его: «Ладно, ты не пьешь, но я-то пью!» Жора признал свою ошибку, однако на второй день отказался от яйца – мол, у меня на него аллергия. Толстых вновь разволновался: «У меня-то аллергии нет!» Тут, разозлившись, Жора сказал ему: «Возможно, считаясь с тобой, молоко я еще смогу «полюбить», но насчет яйца не наседай: во-первых, это вопрос принципа, и, во-вторых, два яйца в день холестерином подорвут твое здоровье». Короче, не поняли друг друга эмоциональный и принципиальный грузин и хладнокровный и не такой уж принципиальный человек с берегов Невы. Собственно говоря, большими друзьями они никогда и не были, однако, вернувшись в зону, ни слова, кроме «здравствуй!», друг другу уже не говорили.

Между прочим, о том, что у Жоры была аллергия на яичный желток, я долго не знал, хотя откуда было мне знать – кто бы почтил нас яйцом и подобной белковой гадостью? В 1986 году, 23 октября, я справил большой день рождения – помимо пятерых южнокавказских федератов пригласил «демократов»: питерца Михаила Полякова, москвича Вадима Янкова и угонщика самолета Аренберга. У меня был сказочный стол: горячий чай, по пять очень маленьких и кругленьких конфет, бутерброды с рыбным паштетом «Волна» (на черном хлебе третичной выпечки) и, как выразился бы Захарий, тот же Джони Лашкарашвили, «гвоздь программы» – аджарское хачапури, выпеченное в знаменитой печи Гриши Фельдмана. В качестве ингредиентов были использованы: полученный 9 мая того же года белый хлеб, который я в течение месяцев по-научному высушил, затем размельчил, точнее, истолок и замесил в виде теста; не съеденное Джони Лашкарашвили во время болезни и припасенное на более черный день масло; фрагмент сыра-сулугуни, присланного в пятикилограммовой посылке, разрешенной нам раз в год после отбытия половины срока и полученной от Инги Карая; и обмененный на две пачки махорки яичный порошок. При распределении Жоре достался кусок с яйцом, и он предложил Аренбергу обменять его на кусок без яйца. Когда этот последний ответил резким отказом, Хомизури нагло пошел на обман, сообщив, что эта еда традиционно готовится из свинины, и правоверный иудей Аренберг сбежал (что правда, то правда – Жоре этот человек не нравился с самого начала, и в дальнейшем он на самом деле оказался мерзавцем: помог администрации добавить наказание нашему товарищу по зоне, честнейшему Мише Ривкину). Тогда и узнали мы о Жориной аллергии. А кусок Аренберга после пятиминутных переговоров полюбовно разделили между собой Поляков и Янков.