* * *

Историку, не состоящему в НСДАП да еще недавнему эмигранту, устроиться на работу по специальности практически невозможно, тем более в Берлине. Помогли дальние родственники — и один старый знакомый, отставной лейтенант по прозвищу Шейх, с которым они вместе ходили слушать лекции Карла фон Мюллера в Мюнхенском университете. Хоть и давно дело было, но вспомнил и подсобил брату-фронтовику. Жалование, конечно, никакое и музей не из престижных, но все-таки не носильщиком на вокзале.

Бранденбургский музей основали вскоре после провозглашения Второй империи, дабы прославить и запечатлеть историю ее корня — Пруссии. Замысел хорош, но вот исполнение подгуляло. К тому времени все самое интересное уже успели разобрать, и новому музею досталось что поплоше, а то и вовсе копии. К тому же быстро выяснилось, что в истории Бранденбургского курфюршества славных страниц не так и много, а вот иных хватает. Музей не закрыли, но существование он влачил самое скромное в густой тени прославленных соседей — Пергамона, Национальной галереи, музея Боде и прочих жемчужин Музейного острова. Денег и работников не хватало, инвентаризацию фондов из года в год откладывали, и новый сотрудник-консультант поступил на работу очень вовремя.

Полотно Яна Матейко оказалось не первым сюрпризом. Неделю назад герр Краузе уже пережил шок, когда из хранилища извлекли пыльную папку с приказами генерала Тотлебена. Октябрь 1760 года, русские в Берлине. Ужас, кошмар, но… «Это наша история!»

* * *

— Выбросить не получится, — безнадежно вздохнул директор, с тоской глядя на футляр с картиной. — Его уже видели, значит, непременно донесут. Проклятый поляк!

— Матейко чех, — заступился за художника историк. — Если по-нынешнему, уроженец протектората Богемии и Моравии, то есть фактически наш подданный.

Герр Краузе помотал головой.

— Все равно! Представляете, если такое увидят? Великий Магистр на коленях!

Консультант задумался. И в самом деле!

— Но… На нем же не написано! Как называется картина? «Прусская дань». Вот и укажем, что это польский король присягает на верность Великому Магистру и заодно приносит ему дань!

Директор хмыкнул.

— А это уже, коллега, гильотина. Я, знаете, трусом не был, как-никак Железный крест второй степени, но на фронте легко быть храбрецом. А когда двое детей и недавно внук родился… Доложу начальству, пусть решает. Может, полякам отдадут — или обменяют на что-нибудь…

— …Истинно арийское, — теперь можно и улыбнуться. — Особо опасаться не следует, герр Краузе, нынешняя власть ценит, прежде всего, форму. Картина Матейко — никак не дегенеративное искусство, а остальное уже детали.

На этот раз директор не возражал. Вопрос решен, можно и расходиться, тем более рабочий день на исходе…

— Герр Фест… Коллега! Вы случайно… Ну, совершенно случайно не были сегодня в центре?

Кажется, расходиться еще рано. Доктор Фест вздохнул.

— В центре — это где? На Принц-Альбрехт-штрассе?

Директор сглотнул, оглянувшись на закрытую дверь. Кивнул.

— Я, знаете, герр Фест, попытался, но там все перекрыто, даже пешеходов не пускают. А вот по радио сообщили…

Консультант хотел уточнить по какому именно, но решил не смущать коллегу. В семь утра Лондон передал, что в центре Берлина взрывом уничтожен целый квартал. Какой именно, уточнили в рейсовом автобусе, которым довелось ехать на работу.

Герру Краузе проще, у него радиоприемник в служебном кабинете. Раздай поручения подчиненным — и слушай хоть Лондон, хоть Москву.

— Вроде бы взрывов было несколько. Еще один — севернее Бюрена. Там замок Вавельсбург, тот самый. Ну, вы понимаете…

Доктор Иоганн Фест вновь позволил себе улыбнуться. Еще бы! Черный замок СС, любимая игрушка Генриха Гиммлера. Очень, очень интересно! Но замок — ладно, а вот Принц-Альбрехт-штрассе… Если правда то, о чем с утра толкует весь Берлин, это отель «Принц Альбрехт», где уже не первый год штаб-квартира рейхсфюрера СС. А совсем рядом, через крытый переход — Государственная тайная полиция Рейха.

Стапо!

Взрыв прогремел ровно в полночь. Иные учреждения в это время закрыты, в штаб-квартире СС — только охрана и дежурные, в стапо же — самый разгар адовой работы. Все начальство на месте, следователи в кабинетах, охранники у камер. По тем же слухам именно вчера Генрих Мюллер впервые после долгой болезни вышел на работу. Уже в новом звании — бригадефюрера СС. Наверняка парадный мундир себе построил…

Теперь там груда обугленных камней. В Аду разберут, кто на какой круг наработал.

* * *

— Знаете, герр Фест, мы с вами поговорили… Просто поговорили, правда? А на душе…

— Бросьте, коллега! В самом худшем случае я напишу донос на вас, вы — на меня. Только вот посылать их уже некуда. Открою секрет: читают далеко не всё, слишком много доносчиков. Смотрят те, где речь идет о коррупции и о нарушении Нюрнбергских законов. Остальные по выбору, вроде как лотерея.

— Коллега! Почему мы так боимся? Мы — немцы?

— Нас очень сильно напугали, герр Краузе. Но не это самое плохое. Мы согласились быть жертвами. А первый шаг к этому — молчание.

— Вы, пожалуй, правы… Кстати, стокгольмское радио сообщило, что мощные взрывы зафиксированы во Франции и Британии. В Лондоне вроде бы уничтожили какое-то посольство… Слушайте, а давайте после работы прогуляемся по городу? Дождь, кажется, перестал. Просто прогуляемся, сходим в центр, воздухом подышим…

* * *

Немцев напугали очень сильно. Те, кто еще десять лет назад публично критиковали нацизм и уцелели, теперь замолчали намертво. Но почти каждый из молчунов ждал, что найдется смельчак, который сделает хоть что-нибудь — тот, кому не надо бояться за семью, за родичей, за теплое кресло в кабинете. Такому смельчаку можно и помочь — незаметно, с соблюдением всех правил конспирации, не оставляя следов…

— Коллега! Я могу передать подполью очень важные сведения. Но — уговор, мое имя никто не должен знать. И почерк… Перепишите своей рукой, вам, доктор Фест, я верю. Письма буду посылать без обратного адреса, до востребования…

В Стокгольм, где жил историк-эмигрант стали приходить письма. Вначале их присылали трое, затем корреспондентов стала целая дюжина. В отчетах не было никаких особых секретов, зато имелась правдивая информация о том, что действительно происходит в Рейхе. Внешняя торговля, четырехлетний план, преступность, положение высшей школы — камешки, из которых складывалась мозаика. Кое-что самое интересное Иоганн Фест пересылал в Лондон, в редакцию «Свободной Германии». А где-то через полгода шведские друзья сообщили, что им заинтересовался некто Мельник.

Далеко не все соглашались посылать письма через границу, и доктор Фест решил вернуться в Берлин. Здесь были друзья, но теперь их не увидеть и не услышать. Только белые немые конверты, которые следовало как можно скорее сжечь в бронзовой пепельнице.