Но их родителей я понять не могу. Абсурдная ситуация: родители, которые должны защищать и оберегать своих детей, вместо этого посылают их рисковать собой вместо себя. Взрослые боятся кидать в нас камни, ведь с ними мы не будем особо церемониться, и поэтому вместо себя посылают детей.

Вообще, самая распространенная картина на «территориях» — это боевик, стреляющий из автомата, окруженный толпой детей и женщин. И стрелять можно только в него. И только если ты на сто процентов уверен, что не заденешь никого другого. Вот тогда в дело и вступает спецназ. Мы. Наша работа — взять или уничтожить только террориста, не причинив вреда никому из гражданского населения. Несмотря на то, что они все нас ненавидят.

Их ненависть растет изо дня в день, каждую минуту. Их жизнь пропитана ненавистью, как губка водой. На курсе командиров нам показывали серию из сирийской «мыльной оперы», где всерьез шла речь о том, как евреи перед праздником ловят арабского мальчика, подвешивают его за ноги, режут горло и на его крови замешивают мацу. Причем с такими подробностями, что я, уже повидавший в армии и раненых и трупы, ужасался и отводил глаза. Конечно, нормальный человек в этот бред поверить не может, но арабы в своем большинстве — люди необразованные. К тому же, когда смотришь такую пропаганду изо дня в день то волей-неволей начнешь верить.

Все знают что такое «граффити»? На улицах любого города есть эти цветные рисунки с названиями музыкальных групп или просто картинки. На улицах арабских городов очень много граффити. И все — на одну тему. Я не очень хорошо понимаю арабский, но корявые надписи на иврите «Смерть евреям», нарисованные винтовки и гранаты возле затейливой вязи букв арабского языка понять могу. А ведь на арабском слово «любовь» можно передать более чем семьюдесятью словами.

На каждом доме висит плакат с изображением смертника-шахида, который взорвал себя и несколько израильских мирных жителей во имя джихада. Для арабов человек, который убил себя и еще нескольких ни в чем не повинных мирных людей, — герой и, естественно, пример для подражания. Потому что эти шахиды — не люди. Звери они. И по развитию, и по складу ума. И никогда не будет у нас с ними мира. Будем или мы, или они. И эти дети, которые сегодня бросают в нас камни, через пару лет возьмут автоматы и уже осознанно пойдут убивать нас.

Как можно вырасти с любовью в сердце, если с малых лет ты привык ненавидеть? Поколения учатся ненавидеть нас, а политики ведут переговоры и говорят о мире и согласии. Может ли вырасти нормальным человек, не знающий в своей жизни ничего, кроме жестокости, ненависти и насилия? Я сомневаюсь. И поэтому все разговоры о мире бессмысленны, и наши два народа будут вечно враждовать на этом маленьком клочке земли.

И хотелось бы поднять самолеты в воздух, пустить напалм на их города, а следом раскатать все, что осталось танками, — и дело с концом. У Израиля есть на это силы. И жилось бы нам тогда спокойнее. Но чем же мы будем тогда отличаться от них?

У арабов другое понимание мира, другие моральные ценности и представления о жизни. Западному человеку очень трудно понять арабскую психологию. У них другая цивилизация, другой склад ума, и невозможно судить об их поступках с точки зрения морали европейского человека. Если для европейца приоритетом является человеческая жизнь, то для арабского мира главное — соблюдение законов Корана и честь семьи. Они ставят это выше человеческой жизни. У них другая психология, поэтому переговоры и международные связи с Востоком часто заходят в тупик и приводят к конфликтам. Те же санкции и эмбарго воспринимаются арабскими странами не как предупреждение и попытка сделать их менее агрессивными, а как новые испытания в процессе становления «нового порядка».

Арабские лидеры готовы разорить собственную страну, ввергнуть ее в нищету, голод и, если надо, утопить ее в крови, для того чтобы соседние арабские страны видели, что они готовы стоять до конца. Иран в стремлении создать ядерную бомбу готов стерпеть все санкции и бомбардировки, лишь бы добиться своего. Им не важно, что без торговли и международных связей страна находится в вечном кризисе и нищете. Главное — добиться цели.

А одной из этих целей является уничтожение государства Израиль. Поэтому я стою в строю своих братьев, поглядываю на тех, кто пришел посмотреть на нашу присягу и тихо говорю про себя:

— Клянусь! Я не подведу.

Через неделю после окончания «тиронута» нас послали на первое настоящее задание. В армии стараются посылать сначала на простые задания — патрулирование неопасных участков территорий, дежурства на спокойных отрезках границы, охрана, дозоры. Чем ты опытнее, тем задания сложнее. Нас послали в Хеврон на охрану. Хеврон — это сейчас арабский город, окруженный израильскими поселениями.

Мы приехали ночью, когда звезды уже светили вовсю, и их свет перемешивался со скудным электрическим светом от фонарей, что освещали улицу. Наш взвод разделили на звенья, и в этом районе высаживаемся только мы втроем — я, Ронен, Сруль и наш сержант. Полное имя Сруля — Азриэль, а это уменьшительно-ласкательное. Я очень долго смеялся, когда услышал это в первый раз.

Итак, мы втроем выгружаем наши вещи из армейской машины. Перед нами один из домов на этой недлинной улице, самый крайний, возле железных ворот, закрывающих въезд в квартал. В доме три этажа, примерно шесть комнат. Каждая на три-четыре человека. Здесь мы будем жить неделю.

Часовой возле ворот охотно показывает нам что и где. Поднимаем вещи наверх, в нашу комнату, и идем искать дежурного офицера. Он должен ввести нас в курс дела и показать опорные точки, на которых мы будем стоять в дозоре.

Офицера мы находим в конце улицы, на территории маленькой военной базы. Он сильно устал и поэтому быстро проводит с нами инструктаж, показывает все, что нужно, и уходит. Сруль сразу заступает на точку, а мы с Роненом возвращаемся в дом. Там все спят, и мы тоже ложимся.

Через три часа меня будят, и я меняю Сруля. Он устало тянется спать, а я осматриваю бункер. Два на два метра, бетон, два узких окошка с пуленепробиваемым стеклом. Рация, стул.

Надеваю бронежилет, проверяю рацию и начинаю обзор. Три метра от бункера — забор с колючей проволокой. Двадцать метров от него — первый арабский дом. Я на горке, да и позиция моя на возвышении, так что обзор у меня хороший: весь Хеврон прямо подо мной.

Раскинулись по горам дома со светящимися окнами, улицы, зажженные фонари. Людей нет — сейчас комендантский час, и поэтому выходить из дома ночью не стоит — патруль не всегда сначала спрашивает документы.

Я должен делать обход вдоль забора каждый час. Выхожу из бункера и осматриваю свой участок. Рядом трехметровая стена с бойницами. Примеряюсь, как в случае необходимости буду стрелять, просматриваю угол видимости. Бункер только для наблюдения, и амбразуры для стрельбы там нет, поэтому если по мне начнут стрелять, то отвечать я смогу только отсюда. Пули не пробьют, а РПГ сюда вряд ли кто принесет, хотя могут быть варианты. Кроме того, есть время, чтобы смотреть на пейзаж, делать нечего, но три часа проходят, и полусонный Ронен меняет меня. Скорее спать.