– Вы уж простите меня, Коля, что я так по-хамски себя повела тогда. Ударила вас «наганом»…

– Хм… Хорошо не пристрелили… – улыбнулся он.

Надя виновато посмотрела на лейтенанта. Господи, какие глаза… Батюшка бы велел перекреститься…

– Мороженое, кому мороженое? – внезапно подкравшись, заорала почти в ухо Тарасову тетка с ящиком холодной сладости.

Они взяли по шарику ванильного – оказалось, что ванильное они оба больше любят – и зашагали дальше.

Когда рядом не было людей, Надя рассказывала о себе.

Дочь золотопромышленника Келлера зачем-то вступила в партию эсеров. Хотела освобождать народ от царского ига. Было-то ей всего семнадцать… А вот понесло же за счастье народное… В восемнадцатом расстреляли семью. Маму, отца, двух братьев и сестричку… Из-за нее и расстреляли. В ЧК узнали, что дочь осталась в боевой организации и даже принимала участие в восстании Савинкова в Ярославле. Это были страшные дни…

Город полыхал ровно в аду, обложенный со всех сторон красными войсками. Вырваться удавалось единицам. Наде повезло…

Месяц она отсиживалась в лесах, прячась от чекистов. Иногда притворялась тифозной больной, ради этого пришлось подстричься.

– Да, я помню. Волосы у тебя короткие были. Как у мальчика, – осторожно улыбнулся Николай.

– Да… С тех пор так и не отросли. Хотя сейчас так модно…

Перекладными она отправилась в Сибирь. Где на поезде, где на телегах, а потом на санях, а где и пешком.

Добралась только до Перми, где ее и свалила испанка… А встала на ноги, когда двадцатидевятилетний белый генерал Пепеляев уже отступал обратно, к Уральскому хребту.

– Я помню… Ты тогда грозилась ИМ, – выделил Николай голосом слово – мандатом…

Надя засмеялась:

– Это был листок из «Арифметики» Магницкого…

– Да ладно? – удивился млалей. – Там же печать была! Я же видел!

Девушка захохотала:

– И ты тоже поверил? Это был библиотечный штамп!!

– Поверил! – глупо улыбаясь, ответил он. – А если бы они не поверили? Если бы грамотный среди них оказался бы?

– Если… Тогда бы мы с тобой тут не гуляли!

Он взял ее ладошку и осторожно погладил. Она посмотрела ему в глаза. Но руку не отняла. Мимо пробежала веселая девчушка с воздушным шариком.

– А потом я сбежала. А ты?

– Я тоже… И больше не вернулся к белым.

– Я вернулась в Москву. Как-то жила, сама не понимаю как. Но вот жила.

– А сейчас?

– И сейчас как-то живу. Работаю в паровозной газете «Гудок». А ты?

– А я, как видишь… – Он одернул гимнастерку.

– И что, тебя, бывшего белогвардейца, взяли в Красную Армию?

– Да у нас половина воевала то у красных, то у белых, – настала очередь смеяться Коли.

– Смотри… Церковь открыта… Давай зайдем? Не боишься?

– Кого мне бояться? – удивился Тарасов.

– Ну, ты же красный командир!

– Ну и что? Красный командир не должен никого бояться!

– А меня боишься?

– Немного…

– Пойдем!

Через час они повенчались…

* * *

Младший лейтенант Митя Олешко шепотом материл упавшего на снег бойца. Упавшего и никак не желавшего вставать. Мелкий снег хлестал пургой по щекам, красноармейца заносило снегом.

– Вставай, сука ты такая, вставай! – Командир минометного взвода первого батальона бригады уже собрался снять лыжное крепление и пнуть упавшего бойца, как тот зашевелился, стряхивая снег.

– Я вам не какая и не сука, товарищ командир, и нечего лаяться! Я, между прочим, сюда по призыву комсомола пришла!

Олешко слегка ошалел. Боец оказался девкой.

– Ты кто такая? Откуда, твою м… – Младший лейтенант едва сдержался от ругани.

– Не надо лаяться! Я же просила… – Девка схватила млалея за протянутую руку и встала. – Ну, упала, ну подумаешь…

– Лейтенант, ты идешь? – донесся приглушенный крик из темноты. Взвод уходил по лыжному следу в темноту демянских болот.

– Сейчас, – так же полушепотом крикнул млалей. Пурга пургой, а немцы где-то тут… – Слышь, ты, баба, объясни, кто такая?

– Я не баба, я техник-интендант третьего ранга, Довгаль! – козырнула девчонка и едва опять не упала в сугроб. Млалей ее удержал за руку. – Переводчица я, из первого батальона.

– Митя… Олешко… Младший лейтенант Олешко! Так я тоже из первого. Командир пульвзвода. Ты откуда тут взялась-то? – удивился лейтенант, глядя в карие глаза.

Наташа на мгновение прижалась к груди Мити. Пошатнулась снова? А потом они пошли по лыжне в глубь демянского котла.

– А нас тут четверо! В каждом батальоне переводчица. Любка Манькина вон в четвертом, а я что, хуже, что ли? Нам Тарасов говорил, мол, оставайтесь, а мы – нет! – пошли! А как не пойти? Война же!

– А чего лежала-то? – краешком рта улыбнулся Олешко.

– Споткнулась, а все мимо идут, мимо. А я встать не могу, тяжело, думаю, ну все. Подведу сейчас батальон. Отстану. Ты первый, кто меня поднял, ага!

– А я тебя раньше не видел… – посмотрел на Наташу младший лейтенант.

– А нас подполковник прятал. Вон вас сколько. Красавцы. Все на подбор. Три тыщи почти, а нас всего четверо. Вот и спрятал, чтобы девки не блазнились! Да ты не думай, я не такая! Мы все не такие!

– А я и не думаю, – буркнул Олешко.

Но техник-интендант третьего ранга не услышала его за очередным порывом ветра.

– Ладно, сама я дальше…

Она оторвалась от крепкой руки младшего лейтенанта и побежала вперед, догонять своих, наверное…

– Дальше я встретил в Москве Надю, женился, а потом был отправлен на Дальний Восток…

– В каком году вас арестовали? – спросил фон Вальдерзее.

– Летом тридцать седьмого.

– А какова причина?

– На Дальнем Востоке я был адъютантом командующего байкальской группой Дальневосточной армии у полковника Горбачева. Горбачев же до этого работал в военной миссии в Германии. Руководителем ее был соратник Тухачевского Путна.

Немец прошелся по комнате, разминая затекшие мышцы. Подошел к окну. Посмотрел на улицу. И задал неожиданный вопрос:

– Как вы считаете, заговор Тухачевского действительно был? Или это параноидальные страхи Сталина?

Тарасов удивился:

– Лично я не знаю. Тогда я был всего лишь майором.

– Но ведь вы были адъютантом, и какая-то информация до вас все же доходила?