смысле, совсем успокоился… Не повезло, короче, мужику дольше пожить со своей принцессой. Хотя… Накинул ей на жизнь, что тоже неплохо – не зарыл, стало быть, талант.

– К чему это? – спросил сосед.

– Хм, да ко многому, надеюсь, – усмехнулся я. – Ты ж в курсе! Просто я чё подумал… Может быть, у меня – как у этого пердуна старого?.. Ну, из книжки… Хм, этак, знаешь, шипом выскакивает – приправа к словесному поносу. У него про женщин, а у меня… Только вот в моей жизни та мечта, пожалуй, осталась единственным, что когда-то по настоящему грело.

– О миловидных пышках? – опять ухмыльнулся дед.

– Ну что ты? – забил я на его ухмылки. – Я ж объясняю… О чём и так прекрасно знаешь. Да, собственно, фиг знает, о чём и мечтал. Не как раз ли о том, чтоб одному всегда быть – как монахи, как апостол Павел. А про священство – это так, по инерции. Но по-жизни – всё один к одному, как у того мужика с бабами. По-собачьи – не по-людски. Бывает, заглянешь в церковь, как пёс на запах, а там люди стоят, молятся. Я же… Как тогда не молился… Подшучивал лишь, что, дескать, пономарю молиться – роскошь. Да и, признаться, даже так хоть бы раз подумал всерьёз!.. Нет! Приучился к липким шуточкам и успокоился. Вот и сейчас… Какое там – роскошь! Даже как о чём-либо приятном или, там, о полезном – никогда во всю жизнь не задумывался. Ну и с мамой… Словно лаял всегда на неё. И ты прав, конечно… Про артиста. В кино ведь кто играет – актёры? А я же охоч до кино всякого. Вот и…

* * *

– Ладно, – поднялся дед. – Загостился я у тебя. Пора мне. Дальше ты – сам. Полежи, помечтай. И определись, наконец, от чего тебя греет. – Улыбнулся и пошёл на выход.

Кажется, наступила ночь.

– А как же ты? – вдруг опомнился я. – Как ты там, у себя – с одним стулом-то?

– Не парься! – оглянулся старик. – Можешь смело забирать его себе.

– Да я не о том, слышь? – забеспокоился я. – Э, ты чё, прощаешься?

– Нет, конечно! – крикнул сосед из темноты. – Не беспокойся! Я рядом. Заходи, если что.

Глава восьмая

Я встал с кровати. Посмотрел на неё и подумал: «А что? Вот и повод! Двум смертям не бывать – авось, доживу и до третьей!»

И даже не знаю, готов ли был расстаться с кроватью. Но запретный плод сладок – пожалуй, в этом таилась причина.

* * *

Вот не чудотворец я, как мой сосед. Пришлось сначала её разбирать, а потом ещё и собирать. В три присеста доволок до его каморки – шишек набил, не без этого. Всех, кого вспомнил, помянул добрым словом – от Пьера Ришара до Чарли Чаплина.

И поскольку разбирать гораздо легче, то сюрприз не удался, и надо было будить старика. Вот только за сюрпризами, скорей, я к нему пожаловал. Да и что будить, если он всё равно не спал – попробуй усни на единственном стуле! Ну и свет, как всегда, горел, хоть это ничего и не значило.

* * *

Зашёл, не постучавшись, как днём, бывало. И сразу позабыл про дверь. Когда же вспомнил, её уже не было.

Неведомо как, я оказался посреди одной из комнат огромной квартиры – по меньшей мере пентхауса. Ну, как в кино про всяких, там, богатеев показывают. В комнате и так светло от дневного света, а там ещё и светильников навороченных где ни попадя понатыкано. И странно: на дворе, точняк, ночь была в самом разгаре, а там – светло да солнечно. И вместо стены почти сплошняком стекло, сквозь которое город – ну как на ладони! Во всяком случае, вполне можно было разглядеть все самые высокие его примечательности.

За громоздким стеклянным столом сидел то ли он, то ли шут его знает кто. Но кресло под ним – закачаешься! Собственно, кресло и понудило меня оторвать язык от гортани.

– Это ж не моё кресло, – невольно вырвалось у меня.

– В натуре! – ответил не пойми кто. – Пока не твоё. Но ты, однако, молоток – забил стрелку о главном!

Мне ничего не оставалось, как приземлиться на стул боксёрской грушей.

* * *

Кем был тот пожилой мужик, я так до конца и не въехал, но нутром почуял, что он явно не мой сосед, хотя внешне это не сразу показалось столь явным. Пожалуй, самым поверхностно внешним обликом чем-то и смахивал на знакомого старика. Вот глаза только… Красивые – это сразу притягивало внимание, и было понятно, что мужик когда-то весьма недурно выглядел. Однако взгляд их казался до жути плотоядным и одновременно трусливым, как у мелкого хищного зверька – очень неспокойным, вечно блуждающим, но при этом цепко прикованным к предмету своего интереса. Даже ласковым, как и все движения этого человека – его обходительность и ничем не пробиваемое обезоруживающее радушие, доверительный тон и привычка к непринуждённости.

Притягивало и некое уверенное, как будто присущее ему чувство свободы – да так, что будто и сам от него заражаешься. И в то же время всё вместе взятое как-то интуитивно и крайне настораживало – до почти ощутимой и какой-то беспросветно унылой боли. Как предчувствие если не близкой смерти, то безвозвратно и неумолимо приближающейся болезни.

Вспомнив про первый ночной поход в таинственную соседскую комнату, у меня появилась возможность почувствовать разимый контраст между бестрепетным и покорным состоянием, пережитым мной тогда, за минуту до ошеломительного, но плавного перехода в мир вечности, и вот этим поминутно нарастающим безотчётным страхом перед тем, что, казалось, совершенно ничем не могло угрожать, а наоборот – всё на том же подсознательном уровне – многообещающе приманивало к какому-то желанному и вполне объяснимому началу чего-то захватывающего, сравнимого с приглашением в долгожданное, щекочущее нервы путешествие. И вместе с тем, за этим началом словно скрывалась незримая пропасть и ждал непредсказуемый, сокрушительный финал.

* * *

И пока я с упавшей челюстью сканировал опупевшим от увиденного взором втирающего мне что-то собеседника, старый пацан из крутой квартиры уже приступил к заключительной части текущей стрелки. До этого он с нескрываемым удовольствием весьма пространно изъяснялся о какой-то глобальной экономической и актуальной политической хрени, похоже, глубоко засевшей под его лоснящейся от пота лысиной. Потом мне слышалось что-то типа – не то об инвестициях, не то как скрыться от полиции. И наконец я