Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Восемьдесят седьмой, думаю я рассеянно. Вся страна в очереди. Деньги есть, а с товарами не так чтобы все прекрасно. Ладно, разберемся. Мне теперь здесь жить. На другой планете, по сути дела. Во все нужно будет вникать и со всем разбираться. Было немного страшно и волнительно.
И вот, мы приехали. Таксист свернул во двор двенадцатиэтажки по улице Ленина и остановился. Довольно приличный двор. Спортивная площадка, совсем новенькая — брусья, кольца, турники, шведская стенка. Это хорошо, это пригодится. Клумбы и газоны. Тополя, совсем молоденькие, черт бы их драл, терпеть не могу тополя! Несколько гаражей. И — совершенно дикое для человека моего времени — ни одной машины в пределах видимости. Никто не паркуется на проходе, на клумбах и газонах! Немыслимо! В глубине двора — беседка, и там, кажется, идет какая-то жизнь, детвора тусит. Вообще, в воздухе пахнет весной и свободой. А у подъезда, как полагается, на лавочке заседают бабушки — одна с вязанием, одна с газетой, а две просто болтают. Местная социальная сеть. Увидев нас с маменькой, они моментально переключаются.
— Здравствуйте, Антонина Степановна! Как ваши дела? Всё в порядке?
— Добрый день! — говорит маменька дружелюбно. Я тоже здороваюсь. — Вот, только из больницы, — маменька кивает на меня. — Такое счастье, что всё обошлось! Мы с мужем так извелись...
Бабушки слушают. Впитывают информацию с профессиональной доброжелательностью. Кивают сочувственно. Я неодобрительно смотрю на маменьку. Это что, всё время такой обмен инфой?! Нет, мне это не нравится и категорически не подходит. В конец-концов, маменька выгружает всю необходимую инфу, что занимает у нее примерно две минуты. Бабушки удовлетворены. Новая тема для обсуждений получена.
— Выздоравливайте! — важно говорит старейшая на вид бабушка. — Поправляйтесь! — вторят ей товарки. Чего это во множественном числе, думаю я с возмущением. Вообще-то я один здесь болею! Но я молчу и пытаюсь изобразить вежливый поклон.
— Спасибо, — говорит маменька, — ну, мы пойдём, всего доброго!
— Всего доброго, — говорю я, врубая внутреннего дипломата на максимальный уровень.
— Ох, у меня тоже давление так скачет сегодня, — говорит одна из бабушек и в голосе ее скорбь, требующая немедленного сочувствия. Продолжения этого интересного разговора мы не слышим — заходим в подъезд. Подъезд удивляет меня необычайной чистотой. Все лампочки на месте, на окне два цветка — вот оно, скромное обаяние советской номенклатуры. Никаких излишеств, никакой роскоши, но очень прилично.
Квартира наша на пятом этаже — четыре раздельных комнаты, паркетные полы, две лоджии, телефон на тумбочке в коридоре, ковры на стенах и полах, «стенка» с сервизами, книжный шкаф и многочисленные книжные полки, люстры, хрустальные или подделка под хрусталь — черт его знает! Вообще, всё было довольно прилично, но как-то... по казенному, что ли. Немного походило на хорошо обжитый гостиничный номер. Я передвигался по квартире, как шпион. Осматривал, исследовал и пытался запомнить все, что мог. Блин, я не суперагент и к глубокому внедрению в простую советскую семью меня не готовили! Бегло осмотрел отцов кабинет — письменный стол у окна с россыпью бумаг и каких-то брошюр, над столом — портрет Ленина, все в книгах и газетах, на тумбочке телевизор, на окне радиоприемник. В комнате маменьки — терпкий запах каких-то духов, стопка глянцевых журналов на столике, целая цветочная оранжерея на окнах... Зал совершенно безликий — мебельный гарнитур с сервизами, два кресла, диван, столик...
Моя маменька, нужно отдать ей должное, довольно быстро просекла, что со мною что-то не так.
— У тебя голова не болит, Алёшенька?! — спросила она обеспокоенно.
— Нет, — ответил я, стараясь говорить как можно бодрее. — Устал немного.
— Отдыхай! А я пока на кухню — приготовлю... — маменька сделала неопределенный жест рукой. — Иди в свою комнату.
Вот. У меня есть своя комната. Это хорошо. Я и впрямь, натуральный мажор. Я поспешил последовать маменькиному совету и отправился отдыхать. Впрочем, очень скоро мне оказалось не до отдыха.
Свою комнату я исследовал с особой тщательностью. Могу сказать, что комната была — ничего себе. Жить можно. Просторная, светлая, с лоджией, удобной кроватью и письменным столом. Вид учебника по химии за десятый класс слегка испортил мне настроение. А вид учебника по алгебре — еще больше. Из химии я не помню ничего вообще. Из алгебры — почти ничего. А десятый класс — выпускной. И экзамены на носу. И что с этим делать — совершенно непонятно. А ведь после десятого класса полагается куда-то поступать учиться. И, раз уж я весь такой мальчик из хорошей семьи, то поступать не в ПТУ или какой-нибудь ветеринарный техникум, а в институт. На престижный факультет. Где вступительные экзамены, конкурс из отличников и медалистов, приемная комиссия из хищных зверей и всё такое.
Впрочем, есть и хорошие новости. Я — счастливый обладатель японского магнитофона «Шарп». Двухкассетного, конечно. И целой россыпи кассет. Большей частью — МК-60, но есть и с десяток