Всего семь дней прошло с тех пор, как она тихонько стояла в проеме двери нашей спальни, и тайком наблюдала за мной, свернувшимся на кровати с книжкой, а я не замечал ее присутствия, пока она не подошла сзади и не дохнула теплом мне в шею. Теперь ее плоть лежит здесь, обездвиженная и бесчувственная, сводясь к процессу, точно дрожжи, забродившие в воде. Молекулы, стягивающие ее тело, двигаются, отсоединяясь друг от друга, вновь образуя соединения и распадаясь в окружающее биохимическое месиво, и клей ее индивидуальной воли более не удерживает их. Мое собственное тело будто кипит частицами, генетическим материалом, атомами, паразитами…

Ее половой запах забирается в утробу моего мозга, где созревает, как плод, образуя совершенную память, жесткую красную сердцевину невозможной похоти, что сверкает и омывает теплом мои мысли. Я нагибаюсь к ней для последнего тщетного поцелуя. Из провала ее рта выделяется липкий белый клей, пахнущий земляными глубинами — запасами животного навоза, спрятанными в темной могиле. Я беру зазубренный кухонный нож и осторожно отрезаю ей пальцы, собирая стекающую жидкость белым банным полотенцем. Я поедаю эти одержимые фрагменты ее души с тщанием эмпирика, прикованный ее немигающим взглядом. Я отравлен памятью о ней и переходом ее вкуса, запаха и тканей в мои душу и тело.

Проходят недели, и каждый день прибавляет частицу ее сущности, что питает меня. С поступлением субстанции ее существа я преобразуюсь в сущность, отличную от меня самого — как и от нее. Эта эволюция — всего лишь первый шаг к моему собственному медленному распаду, при котором я смешаюсь с бесчисленными организмами, а те, в свою очередь, будут питаться мной и в конце концов рассеют меня в атмосфере…

1993

Наблюдая детское представление в другом углу комнаты, участники оргии слегка подавались вперед в своих креслах, и вздохи восхищения вырывались у них. Обнаженные мальчик и девочка целовались, сидя с выпрямленными спинами, как пара прилежных школьников, охваченных внезапной страстью. Девочка легонько поглаживала эрегированный пенис мальчика кончиками пальцев — как испуганную птичку, присевшую ему на колени. Участники оргии подтягивали уголки ртов с общей для всех плотоядной гримасой, чувствуя, как, отзываясь на зрелище, кровь устремляется в их собственные гениталии.

Когда девочка опустилась на колени, нежно беря в рот у мальчика, изогнувшегося дугой, зрители вдохнули полные груди, втягивая половой аромат, источаемый детьми и долетающий до них через комнату. Они ощущали вкус ядовитого сока, сокрытого под тонкой поверхностью бледной чистой кожи детей, они могли видеть кровь и мышцы, лучившиеся оттенками розового под гладкой молочной пленкой. Поглощая спектакль с отвлеченной сосредоточенностью зрителей, загипнотизированных миганием телеэкрана, они облизывали губы, смазывая их притягательным глянцем. Эти лоснящиеся ломтики мяса — пухлые от инъекций коллагена — теперь шептали слова восхищения анатомией юных любовников, перечисляя, как можно было бы использовать их невинные тела, а сцена тем временем разворачивалась перед ними. Наблюдая, они втирали друг другу ароматические масла, наслаждаясь скорее визуальным эффектом сверкании масла на коже, нежели ощущениями, которые оно вызывало.

Скоро зрители лоснились тонким слоем пота и масла, как чистым виниловым покрытием. Их загорелая кожа сверкала, словно лакированные корпуса дорогих автомобилей. Брюшные стенки у мужчин отвердели, как костяшки пальцев. Бедра женщин разглаживались, наливались силой и блестели, будто бока сдерживаемых лошадей. Удобно расположив тела на роскошной замшевой мебели, они разбросали свои точеные члены в томных позах, осознанно имитируя идеальные модели, выставленные, как греческие атлеты, на разворотах шикарных потребительских журналов, которые они теперь листали. Они сидели, лениво мастурбируя, переводя глаза с журналов на мальчика и девочку, дающих представление на ковре перед ними.

Девочка распростерлась на животе, а мальчик глубоко всаживал ей сзади, целуя и кусая ее загривок, изображая чистейшую страсть. С каждым толчком девочка вжималась задом в мальчика, словно пытаясь открыть себя его ударам еще больше, вобрать в себя его тело целиком. Она подняла лицо вверх, повернулась к нему, и они сомкнули распахнутые рты. Целуясь, они, казалось, вдыхали друг в друга жизнь, а их соединенные тела свивались в круговороте жара и крови, что свободно тек между ними. Они были единым созданием, порабощенным своими метаморфозами, захлебывающимся собственной питательной плазмой.

Возбуждение зрителей распространялось по их телам, как алкоголь, сжигающий стенки пустого желудка. Зрители поджимали пальцы ног, запуская их в буйную роскошь белого мохерового ковра, гладя и щупая у себя между ног. Поджимали губы, шепча беззвучные слова, открывая за красными бархатными шторами арсеналы гладких белых зубов, стоящих ровными рядами, как белые кредитные карточки, сверкающие густой слюной. Они сосали слюну в своих ртах, накапливая побольше; она пригодится им потом, чтобы смазывать чувствительные края порванных и поруганных телесных отверстий, или временно облегчать боль только что нанесенной раны.

Позднее участники оргии будут наслаждаться, воображая, что детям нравилась строгость такого испытания, которое той же ночью, в конце концов, перейдет границу сексуальных утех к убийству и крови. Но пока, сами не подозревая, чем кончится вечер, они давали мгновенью развернуться полностью, наблюдая, как мальчик и девочка обнимаются на полу, точно и впрямь любят друг друга, трагически осознавая, что держат друг друга в объятиях в последний раз.

1994

В моей комнате сто градусов тепла[1]. Здесь нет окон. Кондиционер всегда включен и дует в комнату горячим затхлым воздухом. Я не выключаю его, потому что мне нравится гнилостное качество густого воздуха: оно живое, в нем зарождаются существа. Механическое гудение и лязг машины глушат Любые звуки, которые иначе могли бы просочиться с улицы — оттуда, из убийственно желтого солнечного света.

Я лежу в кровати укрытый: выглаженное влажное стеганое покрывало, коричневое шерстяное одеяло, смятые тряпки, пересыпанные крошками и огрызками конфет. Запах тлена окутывает мое тело, изолируя меня от окружающего. Моя голова торчит из-под покровов, похожая на отрезанную свиную голову на подушке. Свет выключен, темнота черна и непроницаема, плотность жары и вони сгущают ее еще сильнее. Но телевизор включен всегда — он посылает световой тоннель, высверливающий путь сквозь тьму ко мне, вспыхивая призрачными тенями, показывая мне бесконечные чудеса вселенной. Я чувствую, как сообщаюсь отсюда, из своей норы, с каждым. Я — частица безграничного сознания. Мои огромные глаза, будто отшлифованные камни, вправленные в упругую плоть свиньи, алчно фиксируют взгляд на фанфаронских картинках экрана. По-моему, ни одна не относится к чему-либо за пределами ее самой: она существует, созданная светом. «Лицо человека», к примеру, не является лицом человека, — это дискретная форма со своей жизнью, эманируемая и непрерывно преобразуемая светом. Я не осознаю себя, когда смотрю на это. Я боюсь шевельнуться, потому что не хочу нарушать равновесия. Я довел себя до потери контроля над собой, но все же сохраняю способность осознавать потерю контроля и извлекать из нее удовольствие, похожее на тянущуюся перед оргазмом секунду. Я вижу свою душу, зависшую передо мной в потоке света и цвета над косной материей моего тела. Это ожившее облако, туча демонических насекомых, дурной запах изо рта, ставший видимым. Оно всасывается само в себя, как вещество из света, исчезающее в водовороте черной дыры. Оно соскальзывает в сток где-то за эфиром — отвратительный обрюзгший белый зародыш с ненасытными потребностями.