Выход был один, и вела к тому выходу узкая тропинка вдоль луга, осенью золотого, а летом сочно-зеленого с островками розового клевера. И если раньше были сомнения и раздумья, то теперь они все растворились. Тиму ничего не оставалось как надеть маску раскаявшегося сына и добропорядочного студента. Нужно было как минимум получить в руки сумму наличными, достаточную на поездку обратно, а как максимум... И Тима передернуло, словно он не только в болотной воде искупался, а ещё и хлебнул больше положенного, и сейчас начнётся изжога.

Вода громко хлюпала в не съеденном трясиной ботинке. Грязная, вонючая, она, казалось, только что выплюнула на штанину маленького лягушонка. Но нет. То был лишь комочек мха, застрявший в обуви и наконец-то выбравшийся на свободу.

С некогда красиво зачесанных темных прядей, теперь мокрых и безобразно уложенных, падали капли, полные запаха плесени. Всё было влажным, и оттого Тиму было противно. Элегантная рубашка, которую пошили специально для него, превратилась в тряпку – только полы мыть; от костюма остались жилет и брюки, и те нужно было чистить и отпаривать и не один раз, чтобы ни одно пятнышко не напоминало о том, что пришлось пережить. Но главный позор был впереди... 

До самого дома Тим так и тащился: морщил нос от «ароматов», исходивших от собственного тела и вымазанной в грязи одежды, и стирал с лица тоненькие струйки и капельки, время от времени пробегавшие по щекам или соскакивающие со лба на кончик носа. Всё было не так, как привык Тим. И хоть в детстве пугать нянек и подсовывать лягушек ненавистной мачехе было лучшей забавой, сейчас произошедшее, мягко говоря, раздражало. За годы учебы в старшей школе и университете Тима никогда не видели растрёпанным или небрежно одетым. Ни одной кляксы не встречалось ни на его жилете, ни на пиджаке. Обувь была всегда начищена до блеска, а виски подстрижены так аккуратно, что ни один волосок не выбивался из общего ряда и не вносил сумятицу в строгий порядок.

Сейчас же от элегантности и очарования остались только красивые глаза. На солнце они блестели больше обычного и своей зеленью напоминали зелень болотную. А ещё остались губы. Совсем не бледные, а цвета поспевающей клюквы, которую срывать ещё рано: не дозрела. Закинешь в рот пригоршню таких ягод, они хрустнут на зубах, и рот сведёт от прохладного, кисловатого сока.

На подходе к семейному особняку Тиму никто не встретился. Не было ни кучера, ни садовника, ни батлера... Даже собака не выскочила и не облаяла незнакомого ей человека. Пожав плечами, Тим приблизился к крыльцу, но и тогда никто не открыл ему высокие двери, не поклонился и не пригласил внутрь.

– Вымерли они там все, что ли? – сцедил Андервуд и осмотрелся.

Вокруг не было ни души, и даже голоса прислуги не доносились, хоть многие окна и были открыты.

– Что ж, – Тим снова сплюнул болотной горечью, – была не была. И не такое доводилось делать.

И уверенным шагом двинулся в сторону одного из окон. Самого низкого, где за подоконник можно было зацепиться и дальше полагаться лишь на собственную удачу и силу в руках. С первой сегодня Тим был не в ладах, но вот последняя никогда не подводила.

***

– Почему окна до сих пор не открыты? – спросила Малеста, надавливая пальцами на ноющие виски.

Ноют – к дождю. И не к простому, по-летнему быстрому, а затяжному, с ветром. С одной стороны, хорошо. Может, непогода изменит планы сына мужа, и лицезреть его не придётся. С другой стороны,  дорогу может развезти и супруг застрянет вдали от дома надолго. А он так не любит ютиться в комнатушках придорожных гостевых домов. Своей теснотой они его оскорбляют, а скудная, несвежая еда ещё и портит желудок.

– В холле уже начали открывать, – с лёгким поклоном ответил Джонатан, батлер, свои лучшие годы отдавший дому в Девонсайде. – Утренний ветер был слишком сырой. Я волновался, что, если открыть окна слишком рано, то вы можете простудиться. Сейчас ветер стих, а на улице по-прежнему влажно. Вероятно, к дождю.

«Всё-таки будет дождь», – простонала про себя Малеста, а вслух только сказала: – Пусть откроют везде, мне нечем дышать.

Шурша дорогим платьем, леди Андервуд прошла по комнате, опустилась на диван и снова коснулась висков. Пульсирующая боль немного утихла, но окончательно проходить не собиралась. За последний год она стала появляться чаще, особенно после разговоров с мужем. И вроде беседа всегда была ни о чём, а голова раскалывалась после неё так, словно на Малесту обрушилось огромное количество проблем, большинство из которых были неразрешимы.

Когда же головной боли не было, была скука. Такая, что зевать хотелось и не выползать из кровати. Но супруг любил окружать себя роскошью и требовал, чтобы стол ему всегда накрывали, как на десяток гостей – дорого и с размахом, – и чтобы жена всегда присутствовала рядом, по моде одетая, со здоровым цветом лица и блеском в глазах даже в тех случаях, когда ей нездоровилось столь сильно, что надежда была лишь на микстуры, выписываемые семейным врачом. Действовали они всегда безотказно, но намного лучше Малесте становилось, когда она выходила в сад или просто оставалась одна в небольшой комнате на первом этаже. То была уютная гостиная всего человек на пять – не больше. Лорд Андервуд эту комнату не любил, предпочитал более просторные и вычурно обставленные, а Малесте она нравилась. Небольшой диван с подушками в восточном стиле, персидский ковёр на полу, круглый чайной столик на два кресла, антикварный клавесин и узкий высокий шкаф на семь десятков книг – всё здесь было близко Малесте, всё наполняло её сердце уютом, успокаивало и излечивало от утомляющей мигрени.

– Могу я чем-то ещё помочь? – Услужливый Джонатан вопросительно посмотрел на хозяйку.

Та помотала головой.

– Вы свободны.

– Тогда я буду в западном крыле. Лорд Андервуд велел приготовить комнату для сына; мне нужно убедиться, что всё будет сделано как положено.

Малеста согласно кивнула. Это было даже к лучшему: на какое-то время она останется совсем одна, ведь супруг уже уехал, а надоедливые слуги будут так далеко от гостиной, что кричи – не услышат. Пусть совсем недолго, но вокруг будет тишина. Идеальная тишина, чтобы предаться ярким фантазиям и немного помечтать...

Полный дождевой свежести ветерок приподнял воздушную занавеску и растрепал прическу леди Андервуд. Аккуратно заправив непослушный локон за ухо, Малеста взяла со столика только вчера начатую книгу, придвинулась к спинке дивана, раскрыла в том месте, где между страниц лежал засушенный лепесток, и принялась читать, готовясь мило улыбаться на забавных моментах и от всей души сочувствовать на моментах грустных.

Вот только глава в книге на этот раз попалась совсем не грустная и не весёлая, а тревожная. В дом главной героини забрался вор, и действовал он аккуратно и именно в тот момент, когда за окном шумели ветер и дождь, и его никто не слышал. Да и слуги все, как оказалось, уже давно спали, но кто-то из них то ли по ошибке, то ли умышленно оставил открытым окно на первом этаже, чем и поспешил воспользоваться мерзкий негодяй.