— Нет, еще нет, — сказала моя мама. Свет от пламени свечей смягчал черты ее лица, рыжие волосы мерцали, и мне казалось, что выглядит она сногсшибательно.

— Хотите, можете сегодня поспать на улице, — сказал Петер, указав на широкую садовую скамью. — Вы, мальчишки, точно там уляжетесь.

Лукас запрыгал от счастья и издал оглушительнейший клич индейца, на который ему так же громко ответили павлины. Мы с Даниэлем молча улыбались в темноте.

— А ты устроишься на раскладушке, — сказала моя мама. — Несите свои постели, надевайте пижамы. И не забудьте почистить зубы.

— Чтобы в доме тише мыши! — предупредил мальчишек Петер. — Маму не будить!

Когда я, почистив зубы, снова вышла на улицу с постельным бельем под мышкой, мама сидела одна.

— А где Петер?

— Не скажу! — захихикала мама.

По голосу ее было слышно, что она немного пьяна.

Мне это не понравилось, хотя я знала, что все взрослые иногда пьянеют. С другими все обстояло иначе — дядя Фриц в подвыпившем состоянии любил травить анекдоты, а дедушка передразнивал кур. Под конец застолья они вечно затягивали народные песни: «Нет края лучше в этот час» или «Взошла на небе уж луна». Пьяный дядя Фриц доставал бумажник и протягивал мне пятак.

— Тебе нельзя так много пить! — сказала я.

— Ах, голубушка моя, — улыбнулась мама. — Не будь всегда такой благоразумной. Выпила я не много. Не бойся!

Она встала и натянула наматрасник на раскладушку, взбила подушку.

— Сегодня ты будешь спать, как у Христа за пазухой! — засмеялась она.

— Еще чего! — тихо проговорила я, сжав покрепче неоновую палочку.

После того как пришли Даниэль и Лукас, со стороны рва донеслись удары вёсел по воде.

— Ну, наконец-то! — воскликнула мама.

— Что это вы затеяли? — поинтересовалась я.

— На лодке покатаемся!

Мы с Даниэлем переглянулись.

— Чур, я с вами! — вмешался Лукас.

— Ни за что! — ответила мама. — Кататься на лодке будут только взрослые.

Она взбила мальчишкам подушки и расправила одеяла.

— А если вы утонете? — не вытерпел Лукас.

— Позовем на помощь, и вы нас спасете! — засмеялась мама.

Факелы погасли. Мы лежали под одеялами, смотрели на звезды и слышали тихие всплески, когда Петер опускал весла в воду. Где-то у забора чихнул еж.

Всплески становились все тише, изредка ветерок доносил до нас отзвук маминого смеха. Петера слышно не было.

Даниэль сложил ладони и заухал как сова. Прозвучало удивительно похоже. Когда-то мы собирались сделать этот крик нашим тайным опознавательным сигналом. Я тренировалась несколько месяцев, но все время делала что-нибудь не так, и в итоге мы отказались от этой идеи.

— Девчонкам это не дано! — заявил тогда Даниэль.

— Где они? — спросил Лукас.

— С другой стороны замка, — отозвался Даниэль. — Разве не слышишь?

— Не-а.

— То-то и оно!

Я напряженно вслушивалась в ночную тишину. Но слышала только, как резвятся красноперки. Ни смеха, ни равномерных всплесков, ни голосов. Сквозь сон крякала утка, и где-то далеко-далеко в лесу на уханье Даниэля откликнулась наконец настоящая сова.

Прямо над нами стояла Большая Медведица.

Пусть я не умела кричать совой, но с созвездиями у меня было все в порядке. Потому что звезды светились и на потолке над моей кроватью. Прощальный подарок отца. Эти звезды он подарил мне за три дня до отъезда. Часами стоял на стремянке с толстым атласом в руках и в точности скопировал звездный узор северного полушария. Вечером мы лежали бок о бок в темноте, звезды светили нам с потолка, и отец рассказал мне о каждой.

— Вот смотри, это — Кассиопея, а это — Большая Медведица, а повыше, на самом верху, — Полярная звезда.

Еще он рассказал о созвездии Южного Креста, которое видно только в другом полушарии и которое настолько красиво, что дух захватывает.

— Когда ты вырастешь, моя маленькая жемчужинка, мы оба туда отправимся, только мы с тобой, и я покажу тебе самое красивое небо на свете, обещаю!

Прямо над нами стояла Большая Медведица, и, быть может, отец сейчас тоже смотрел в небо, видел ее и думал обо мне.

Лукас уснул, задышал ровно и глубоко.

— Ты уже спишь? — прошептала я.

Даниэль промолчал.

— Эй, старина, я же слышу, что ты еще не уснул!

Слышно было, как он сопит.

— Что случилось? Ты плачешь?

— Не плачу! — всхлипнул Даниэль. — Я никогда не плачу!

— Хочешь, залезай ко мне.

Было слышно, как откинулось одеяло, и вот он уже рядом. Лицо его было всё в слезах, он обнял меня и прижался ко мне, а я не знала, что сказать.

Мне так хотелось рассказать ему об отце и о Южном Кресте, и о Большой Медведице, и о Звезде вечерней, но у меня бы не получилось. Утешали нас всегда матери. Клеили пластыри на разбитые коленки, держали обожженные пальцы под холодной водой и отгоняли боль разными заговорами. Я же была ребенком и могла лишь крепко обнять Даниэля.

И я не разнимала рук, пока он не перестал плакать.

Тут я отпустила его, и мы принялись смотреть на небо.

— Ты веришь, что там наверху — Бог? — спросил Даниэль.

— Не знаю. А ты веришь?

— Я молился, но молитвы не помогли. Мама уже не выздоровеет!

— Может, ты плохо молился?

— Лучше я не умею!

Я знала, что Даниэль говорит правду. Я тоже молилась, когда отец собирался от нас уходить.

— Всевышний Боже, — взывала я. — Всевышний Боже, сделай так, чтобы папа остался с нами!

Каждый вечер, изо дня в день.

— Всевышний Боже, пусть папа останется!

Но отец все-таки ушел.

Возможно, разговоры о Боге были сродни тем историям, что нам частенько рассказывали, — о Пасхальном зайце или о Деде Морозе. Историям, в которые веришь, пока не заметишь на Деде Морозе сапог дяди Хуберта и не увидишь, выглянув из окна пасхальным утром, как мама прячет шоколадные яйца.

Возможно, там наверху были лишь холод и бесконечность, а здесь внизу — только мы, стрекозы, утки, совы и летучие мыши.