Ведьм от людей.

С этой мыслью Мэтью заснул. И снова видел темноокую. Плакала. Собирала слезы в ладони и лила внутрь. Жглось. Он хотел сказать, чтобы прекратила, но был бессилен. И единственное, что сумел, – вновь проснуться.

За окошком туманом серебрилась темнота, а травы щекотали ноздри ароматами. Хорошо. Только в груди жжется. И Мэтью снова принялся вспоминать. Жара была. Гнус. Потом что? Гроза. Да, именно: небывалая гроза, которую наслали ведьмы.

Ветер. Молнии. Лошадь понесла. Удар. Боль. Наверное, Джон не справился с кобылой. Нет, не Джон виноват, ведьмы испугали животных. Ведьмы снова пытались убить Мэтью. И на сей раз у них почти получилось.

Но Господь не оставил пастыря своего без защиты!

– Вы очнулись? Как замечательно, что вы очнулись, – под голову подлезла горячая рука, потянула вверх, выворачивая шею. В губы ткнулся деревянный ковшик. – Я знала, что слезы Магдалины помогут. Она спасает слабых. Вот, выпейте.

Горько. Сладко. Тянет и вяжет. Просачивается в тело и склеивает раны. Успокаивает жжение в груди.

– Лихорадка была, – пожаловался голос. – И кости поломаны. Но кости срослись бы и раны тоже. Вы крепкий. А вот лихорадка – плохо. Это значит, что душа горит. Я бы не спасла, а святая Магдалина...

Ответить ей – а говорила именно женщина – Мэтью не сумел бы. Да она и не требовала ответа. Напоив, уложила, поправила тряпье под головой, натянула сползшее одеяло и исчезла. А спустя мгновенье на лежанке прямо перед лицом Мэтью возникла черная кошка. Некоторое время она сидела неподвижно, разглядывала человека. Затем выбросила лапу, полувыпущенными коготками мазнув по носу, будто спрашивая:

– Ну что, попался?

Ведьмы издевались над Мэтью.

Влад протирал иконы. Не то чтобы он так уж тяготел к порядку – кучи пыли и груды барахла в соседней комнатушке не вызывали раздражения – скорее уж опостылела скука серых лиц.

Набрав в миску ледяной, колодезной воды, он оторвал кусок рубашки и принялся елозить по стеклам. Скрипели. Грязь размазывалась, готовая застыть полосами и потеками, а на ликах не прибавлялось святости.

Никогда не было.

Нет, родители Влада, как и бабки, и деды, не отличались особой религиозностью. Но одно дело вера, и другое – иконы. Они появились дома уже потом, после аварии, словно соприкоснувшись с вечностью, родители вдруг опомнились и решили принести в дом немного этой самой вечности.

Потрескавшийся лак на досках, благородство потускневших красок, темные лица, черные глаза, что смотрят с упреком, не в душу, но почти. Золото и серебро окладов, тончайшие узоры чеканки, нечто материальное, пред чем не стыдно преклонить колени.

– Искусство – высшая форма проявления человеческого разума, – говорила мать, войлочной тряпкой убирая невидимую пыль с витрины. И отражение отца кивало.

Искусство было искусственным, а иконы живыми. Только они не желали спасать Влада, предпочитая заслоняться от его проблем. Или дело в том, что он не умеет молиться?

Он попытался вспомнить хотя бы одну... он ведь читал когда-то, интереса ради. Пытался понять, что же есть такого в этих словах. Не вспомнил. Разозлился – память снова предала его – и, сев на лавке, между тазом с водой и грудой пыльного тряпья, принялся копаться в голове.

Ну же, он вспомнит. Обязательно вспомнит. Еще немного и...

– Владичка! Господи, Владичка! Я и представить себе не могла, что ты живешь так... так ужасно! – Наденька, появившаяся на пороге, всхлипнула, прижимая к носику кружевной платочек. – Я думала...

– Зачем ты приехала?

Влад спрыгнул со скамьи, вытер липкие – пыль, чистящий порошок, грязная вода – руки о штаны и закусил язык. Слова, готовые сорваться – о них бы он пожалел, – застряли в горле. Наденька же, не спеша отвечать, переминалась на пороге, заглядывала испытующе в глаза и хлопала ресницами.

Так она делала всегда, когда собиралась просить о чем-то и предвидела отказ.

– Владичка, а ты Машеньку помнишь? Машеньку Свиридову? Которая Федора сестра, а ты с ним...

– Помню.

Наденька шагнула, вытянув руки, словно желая обнять его.

– Машеньке угрожают! Представляешь? Это кошмар какой-то! Я ее вчера встретила, так просто не узнала! Говорю, господи, что с тобой? А она в слезы! Жуть.

Зачем она здесь? Ради Машеньки, которую Влад если и вспомнил, то смутно – долговязая мрачного характера блондинка. Или брюнетка? Не суть важно, просто Наденька в жизни не станет делать что-то ближнего ради. И уж тем паче ехать за тридевять земель в глухую деревню к бывшему – уже все-таки бывшему – жениху. Сочувствие? Не смешите.

– Надь, а Надь. Хватит врать.

Оскорбилась, картинно и картонно, приняв позу соответствующую, которая на Влада ну никак не подействовала, разве что повеселила.

– Или правду говори, или до свиданья. У меня работы много.

– Ну ладно. – Надька решительно зашла в комнату, толкнула стол, чтобы хоть на ком-то раздражение выместить, швырнула сумочку на грязную скатерть и уселась в единственное кресло. – Правды хочешь, значит? А правда в том, что тебя, друг мой, считают полным психом. Более того, психом опасным. Это ведь ты Машке письма шлешь?

– Какие письма?

Влад окончательно перестал понимать что-либо.

– С угрозами. Влад, вот не делай такое лицо. Я ж тебя, подлеца, знаю как облупленного. Слушай, вообще это дело не мое, конечно. Вообще мне уже и наплевать вроде как, – в руке возникла сигарета на длинной змейке мундштука, щелкнула зажигалка, и из Надькиных губ вывалилось первое облако дыма. – И наплевать. Но вот... знаешь, ты не такой урод, как остальные. Жалко мне тебя. Укатают ведь.

– Я не понимаю, о чем ты.

– А я не понимаю, зачем ты притворяешься. Ты и раньше Машку ведьмой называл. Называл-называл, не притворяйся. Тем вечером, когда... – запнулась, не желая вслух поминать давний позор. – Когда ты нажрался и полез к ней драться. Нет, даже не драться, Владичка, – душить. Тебя трое от Машки отрывали. А ты все орал, что ведьмам дорога в ад.

Он не помнил. Точнее, воспоминания его были совершенно иными. Да, был вечер. По поводу? А без повода, просто вечер для друзей. Пьянка. Все пили, и он пил. Нет, не пил – напивался. Почему? Потому что начались кошмары и мысли по утрам стали мутными.

Драка? Была. Но чтобы он кого-то душил? Невозможно!

– Я тебе не поверила, когда сказал, что не помнишь. А ты и вправду не помнил. Тебе бы лечиться, не здесь, а нормально. Хочешь, я договорюсь о консультации? Подумай, – Наденька дышала дымом. Лиловые воскурения для ложных икон. Жертвоприношения от язычницы-формалистки, которая если и видит иконы, то лишь как предмет искусства.

Проклятье, голова болит. Ноет и ноет. Это от Наденьки.