— Так и быть, подкрепись уж, — улыбнулся пастух.

Он постоял с минуту, чтобы не обидеть старого приятеля, а затем решительно увел Серого Ветра прочь.

— Полно обжорствовать. Это для малышни предназначено, а ты и сам в реке надергаешь.

Начальник стражи Жильбер Карро поджидал Даниэля на крыльце своего жилища. Едва пастух и старый лорс показались из-за угла, он сошел по ступеням. На бронзовом загорелом лице киллмена черной щеткой стояли жесткие усы, блестящие глаза хитро улыбались.

— Видел я твоих красавцев, видел. Хороши! Жаль, маловато их. У нас десять человек желающих, а ты привел четверых. Остальных, небось, себе оставил? — Жильбер Карро был статен и, хотя понемногу начинал полнеть, обладал медвежьей силой и завидной ловкостью. В мирной жизни он был добродушен и приветлив, но страшен в бою. Рассказывали, что однажды зимой (Жильберу тогда стукнуло шестнадцать) его окружила в лесу стая голодных лисиц — каждая величиной с хорошую собаку; а было это в тот год, когда зима выдалась необычно холодная, и снег в лесу держался до самого февраля. Проваливаясь в сугробы сквозь наст, будущий киллмен сражался мечом и дубинкой — а известно, что сбившиеся в стаю лисицы-людоеды ничего не боятся, кроме огня и пороховых гранат. Его меховые штаны и куртка были изодраны в клочья, снег пестрел кровавыми пятнами, и запах крови сводил зверей с ума, — и все-таки Жильбер отбился от поредевшей стаи и добрался до Атабаска живой. Белые шрамы и по сю пору можно было легко различить сквозь густой волос у него на теле.

— Я сейчас застрелил бешеную собаку, — сообщил Даниэль. — На площади.

— Что-о? Нечистый! — в сердцах ругнулся начальник стражи. — Точно бешеную? — спросил он в надежде, что пастуху померещилось и этой напасти в поселке нет.

Даниэль кивнул.

— Лорсы храпели; Сат Аш чуть в драку не полез. Слышишь гомон? — он мотнул головой в сторону распахнутых ворот форта — с площади доносились взволнованные голоса.

— Дерьмо лемута! Чтоб мне пропадом пропасть!.. — Жильбер Карро ринулся на площадь.

Ведя Сат Аша в поводу, Даниэль направился следом.

Вокруг дохлой собаки скопилась целая толпа, и селяне все подходили. Малыш-наездник снова и снова рассказывал, как было дело — на удивление, не привирая ни слова; женщины ахали, мужчины досадовали.

— Поздновато спохватились. Уж он, поди, с полдюжины собак перекусал!

— То-то и оно. Пойдут теперь беситься одна за другой…

— Ох, Всевышний Отец, помилосердствуй!

— А позапрошлым летом так и вышло — помните? Чуть не весь Атабаск перебесился! Уж не знали, куда деваться. Лью, помнишь?

— Как не помнить?.. Ну так что, загодя их стрелять будем?

— А то! Извести всех шавок подчистую!

— Тогда с твоей и начнем, согласен? То-то супружница взовьется!

— А и как сказать… Может, оно верней сейчас пострелять, чем потом ребятишки кусаны будут.

— Да полно вам; вот дурачье! Какое бешенство под зиму? Летом жарким — еще куда ни шло, а тут — ерунда просто…

Толпа волновалась, кружилась возле собаки, сбивалась в группки, рассыпалась. Рядом с привычной коричневой замшей, из которой шили штаны, куртки и плащи в Атабаске, ярко алел длинный плащ приезжей незнакомки. Она стояла несколько в стороне, сцепив руки и гордо выпрямившись, низко надвинув капюшон, и от этого ее лица было не разглядеть. Даниэль подошел ближе.

— Здравствуй, — произнес он самым учтивым тоном.

Незнакомка слегка повернула голову. Не обернулась всем телом, не вывернула шею — нет, лишь скользнула по Даниэлю косым взглядом и снова уставилась прямо перед собой. Как будто видела нечто крайне занимательное, а не толпу взбудораженных угрозой собачьего бешенства селян. Молодой пастух только и успел разобрать, что глаза у незнакомки синие, волосы — белые, а кожа светлей речного жемчуга. Он никогда не видел такого чуда.

— Откуда ты? — спросил он, чтобы не стоять дурак дураком, тараща глаза на приезжую.

Теперь незнакомка к нему обернулась. Оказалось, что у нее высокий лоб, нежные скулы и очень тонкий нос — точно кто-то вылепил маленький, аккуратный носик из снега, а он взял да и подтаял в тепле. Казалось, сквозь него можно увидеть солнечный свет или огонь очага.

— Мои родители — чистокровные метсы, но я — альбинос, — отчетливо проговорила женщина. Ее продолговатые синие глаза были холодней зимнего неба, отраженного в стылых водах Атабаска. — Ты это хотел узнать?

— Нет. — Даниэль крепче сжал повод Сат Аша. Эмпат, наделенный даром мысленного контакта, он вдруг понял про незнакомку самое главное. Она — точно отбившийся от стада лорсенок, вне себя от ужаса ищущий мать. Однако незнакомка горда, и надменный вид призван скрыть ее растерянность и страх.

— Я о другом спросил: откуда ты?

— Не знаю. — Ее правильной формы губы дрогнули в усмешке. Синие глаза сделались очень темные, и все лицо как будто закрылось осенними сумерками. — Я ничего не помню о прошлой жизни.

Даниэль невольно сделал шаг вперед. Неожиданно захотелось положить руки незнакомке на плечи, привлечь к себе, крепко обнять, защитить, укрыть от всего мира. Там, откуда она приехала, ее кто-то крепко обидел.

— Меня зовут Даниэль, — сказал он мягко. — Где ты собираешься жить? Моя сестра недавно вышла замуж, и у нас в доме есть свободная комната…

— Я остановлюсь у пера Альберта, — резко оборвала женщина. Рукой откинула локон со лба, и от этого движения капюшон соскользнул ей за спину.

Даниэль с трудом сохранил на лице бесстрастное выражение: незнакомке едва ли исполнилось восемнадцать! А эти синие глаза с невыплаканным страданием, этот темный непрощающий взгляд — до чего же они не вяжутся с ее юностью, с нежным абрисом щек, с прозрачностью тонкой кожи… Он опомнился.

— Если хочешь, я провожу тебя к преподобному отцу. Его дом — вот этот, где цветы. И донесу багаж.

— Благодарю тебя, нет. — Холод ее голоса мог бы побить всходы на весенних полях. Затем незнакомка усмехнулась — невеселой, почти злой усмешкой. — Вещей у меня — один саквояж. А вон, кажется, идет отец Альберт.

Священник шагал к площади в сопровождении незнакомого Даниэлю человека — наверное, одного из возниц. Поверх коричневой рясы отца Альберта был накинут подбитый беличьим мехом плащ. Плащ был расстегнут, и на груди священника виднелся серебряный медальон с символом Аббатств: крест и меч в круге. На лбу у преподобного отца был нанесен зеленой краской кленовый лист — знак священника-управителя; в течение хлопотного дня краска слегка смазалась, однако лист был вполне различим.

Незнакомка сделала пару шагов навстречу священнику.

— Как тебя зовут? — спросил Даниэль ей вслед.

Она оглянулась через плечо, обвела его испытующим взглядом. Затем так же пристально оглядела возвышающегося у пастуха за спиной лорса и медленно, словно в раздумье, ответила: