Прошло уже лет пять с тех пор, как Саню посадили на 15 лет по обвинению в изнасиловании и убийстве 6-летней девочки. За это время он успел увидеть и пережить многое. Хоть и сидел он за преступление, о котором узнал от оперов райотдела, перелетая с кулака на кулак. В силу чего и подписал «чистосердечное» признание, не выдержав издевательств.

Поначалу, конечно, было очень тяжело, ведь к насильникам-педофилам у зэков отношение однозначное – сделать так, чтобы каждый день такого извращенца был наполнен ужасом и болью. И они правы в общем-то – а какое ещё может быть отношение к подобной категории преступников? Их и преступниками-то не назовёшь – так, извращенцы конченые. К тому же, в тюрьме довольно скучно. А тут такое развлечение! И в его предвкушении мало кого интересует действительная степень твоей вины.

Сане ещё повезло, и физическое насилие он испытал только со стороны ментов – сначала в райотделе, когда у него выбивали признание, потом в суде, когда председателю суда последнее слово подсудимого показалось слишком наглым и самоуверенным. А впоследствии и по приезду в лагерь. Просто потому, что тогдашней начальнице спецчасти не понравились Санины статьи в приговоре, и она отдала распоряжение дежурной смене – в которой как раз тогда было пару безмозговых дуболомов! – устроить вновь прибывшему «пять минут весело». Впрочем, её не в чем обвинять – она ведь не знала всех подробностей и руководствовалась только материалами дела. А там совершенно точно было указано, что вновь прибывший – матёрый преступник, не имевший за душой ничего святого.

Но судьбе, а как ещё это назвать, угодно было распорядиться, чтобы зэки, в отличие от мусоров, не только не тронули человека с такими статьями, но даже и стали уважать впоследствии, когда узнали его получше. Правда это относилось к тем, кто хорошо стоял на своих ногах сам и мог послужить надёжной опорой другому.

А местная мелочёвка была сильно разочарована, когда стоящие повыше отобрали у них предполагаемую игрушку. В перерывах между приготовлением пищи для своих паханов и стиркой их носков тюремные обыватели мечтали отвести душу, пиная кого-то, кто мог бы стать ниже их на социальной лестнице. И вдруг – такой облом!..

А как они грызли ногти, когда уже в зоне так называемый «Маньяк» стал пользующимся уважением и доверием штатным «писарем», а они продолжали стирать носки да варить похлёбку своим паханам!..

…Правда, примитивные их души недолго находились в состоянии разочарования – через пару дней к ним посадили новичка, и внимание переключилось на него. Ну, а потом, в зоне, стало ещё проще – так называемый преступный элемент – и положительный, и отрицательный – постоянно находился под каблуком администрации. А Саня… нет, он не «стучал». Но, тем не менее, находился в постоянном контакте с теми, кого объединяло слово «администрация». За одних он выполнял курсовые работы, за других просто переписывал конспекты, кому-то с переводами помогал – при наличии настроения и словаря вполне мог справиться с латынью или португальским. Благо, что запросы его начальства не отличались заоблачными высотами. А однажды, как ни странно, Сане пришлось писать контрольную работу по ВУЗовскому курсу английского. И он, не знающий практически ничего кроме «do you speak…» и «I don’t no», сделал её на «четыре». Как? – это до сих пор наверняка не ясно.

Ну и так далее. Работа была самая разная, хоть и объединяло её одно слово – писанина. Но с непременным расчётом «здесь и сейчас». И такой работы хватало…

Только всё это было потом. А пока некогда было особенно задумываться – по приезду в зону зэку нужно было обустроить свой быт, который, правда, не отличался особой сложностью – барак был огромным помещением, вмещавшим в себя полсотни двухъярусных нар, между которыми стояло по тумбочке на двоих. В каждой из которых зэки могли хранить так называемое «мыльно-рыльное» – т. е. мыло с зубной щёткой и пастой, станок для бритья, помазок и прочую подобную мелочёвку. В глубине помещения находилась так называемая «каптёрка» – вотчина завхоза, а по совместительству помещение для хранения личных вещей. Там у каждого из осужденных была сумка или мешок с прикреплённой на нём биркой с фамилией, в которой хранилась сменка, если говорить проще.

В другом конце помещения находились ещё несколько комнат – раздевалка, в которой зэки оставляли верхнюю одежду в холодное время года; бытовка (так называемая «комната приёма пищи». Хотя пищу зэки принимали в большинстве своём в столовой, а здесь питались только те, кто хорошо «подогревался» из-за забора. Будь то сердобольная мама или заочка – оголодавшая, страдающая одиночеством женщина, поверившая красивым письмам и рассчитывающая на эдакую неземную любовь) с металлическим шкафом в одну из стен, разделённым на ящики, в каждом из которых должны были разместиться продукты двух осужденных и кружка с ложкой. А если такие предметы администрация обнаруживала в тумбочке во время обыска, то просто выбрасывала. И надо сказать, что найти новую посуду было просто не всегда и не для всех. Ну и умывальник с десятком кранов, из которых половина обычно не работала. Впрочем, во многом это зависело от добросовестности завхоза.

Кстати о так называемых «шмонах», т. е. обысках – как правило, они проводились пару раз в месяц. Если только какой-нибудь стукачок не докладывал в оперчасти о некоем запрещённом факте или предмете – тогда, как правило, основательно и добросовестно обыскивали конкретное место. В такие дни, не известные заранее, в барак заходило с десяток контролёров от рядового до сержанта, и они профессионально устраивали видимость проведённой работы – переворачивали, сбрасывали на пол личные вещи, приводили в неописуемый беспорядок спальные места, в некоторых случаях не стесняясь разрывать матрацы.

В последние годы в зоне была напряжёнка с водой и зэки запасались живительной влагой, используя для этих целей полутора – или двухлитровые пластиковые баклажки. Так вот контролёры при обысках повадились их протыкать или резать, приводя в негодность. И ходили слухи, что это инициатива начальника колонии. Само собой в бараке после такого нашествия было самое настоящее наводнение, разбавленное подмоченными и испорченными, в некоторых случаях – безнадёжно, вещами.

С особым вниманием обыскивались получаемые зэками посылки. На предмет обнаружения «запрещённых предметов» разрывались-открывались-прокалывались всевозможные пакеты, баночки-бутылки и прочая ерунда. Доходило и до маразма – захотелось какому-нибудь стукачу курить или чайку попить и направляется он к своему «папе» в оперчасть. А поскольку ничего реального не знает, он начинает «включать воображалку» – мол, у такого-то в посылке должны зайти деньги или наркотики, точное место их нахождения неизвестно… В итоге у бедолаги посылку разрывали так, что в некоторых случаях продукты в ней приходили в полную негодность. Но при этом ничего, естественно, не находилось. И стукач потом божился операм: «Раз в этой посылке не было, значит будет в следующей! Информация верная!»