— Ничего ты не можешь рассказать, — перебил его Снук. — Он отличный малый и не забивай ему голову всякой чепухой. Лучше скажи, сколько дашь за автограф Даэркрона?

— Спроси сначала, нужен ли мне автограф того, кто в этом году ни одного стоящего подвига не совершил.

— Ладно, пока.

— Подожди, подожди, я ведь еще ничего не сказал. Покажи его.

Снук достал карточку и стал ловко крутить ее в руках. Пиус прошел вглубь комнаты, чтобы рассмотреть невиданных размеров стиральные машины.

— Исследуй, только ни во что не суй свои пальцы, они могут оказаться очень хрупкими, — выкрикнул, не сводя глаз с автографа, Корб, — да, да, я имею в виду твои пальцы.

Пока Снук торговался, Пиус успел постучать по стеклу огромной колбы с какой-то пенящейся жидкостью, обойти вокруг выпускающего пар станка и заглянуть в несколько корзин, куда белье сыпалось прямо из отверстий в потолке.

В конце концов Корб согласился на прощение долга за какой-то обед плюс небольшую доплату в обмен на автограф. Он пообещал принести деньги завтра, Снук пообещал принести тогда же карточку. Они притворно полюбезничали при расставании, после чего Корб вернулся к машине с паром, а Снук с Пиусом сели в лифт.

— Так о чем мы? — как будто очнулся Снук. — Ах да, о колдовстве. Ты только послушай, рассказать о колдовстве он может. Тут дело в том, что каждый, кто заполучил работу в "Клопе", уже считает себя нехилым волшебником.

— А как же ты?

— А что я? Я тоже с этого начинал. А ты думал! Просто я быстро сообразил, что тут особый талант нужен. Нет, каждый, конечно, может научиться, скажем, превращать ящерицу в какой-нибудь мякиш, но это и без магии можно сделать и совершенно, на мой взгляд, безынтересно. А вот чтобы вырастить у той ящерицы крылья, да еще чтобы она полетела, тут уже одной ловкости недостаточно.

— Почему ты все-таки понял, что у тебя нет таланта?

— Хм. Как же объяснить? Смотри, отель "Клоп" в Грамсе — это как пчелиный улей посреди леса. Ты любишь мед?

— Да, — честно ответил Пиус, вспомнив, как однажды его опекун принес в дом тянущуюся сладкую субстанцию песочного цвета.

— Теперь представь, вокруг этого улья летают всякие мухи да комары и знают, что внутри у него сладкий вкусный мед. Мед стекает по стенкам, расплывается по полу, закручивается в воронки.

Пиус представил эту картину. Она отличалась от его взгляда на пчелиные соты, но мальчик решил не перебивать.

— Мухи и комары думают, что можно умываться им, пить его и есть. Не все, конечно, грезят медом, многие занимаются своими мошкариными делами и ни о чем больше не думают. Есть ведь такие, которые не особенно верят, да и знать не хотят ни про какой там мед. Но те, кому очень нужно, дорогу все-таки найдут. Тем более что улей — вот он, прямо перед носом. Тут они начинают из кожи вон лезть, чтобы пчелой себя почувствовать. Только вот что я тебе скажу, сколько бы этим мухам и комарам не крутиться рядом с ульем, а мед они производить не начнут. Некоторые даже обмажутся им с ног до головы, а все равно остаются теми, кем были. Им невдомек, как сложно устроено это производство меда и что каждый должен заниматься только своим делом. И знаешь, в чем беда? В том, что какая-нибудь мошка найдет на себе желтые и черные полоски и узнает вдруг, что она пчела. А в таком случае, почему бы каждому комару не посчитать себя избранным? Я как раз тот комар или та муха, если угодно, которая поняла, что она не пчела и что не нужно из этого делать трагедию. Я, кстати, тоже мед люблю. И вообще что-то мне есть захотелось. Пошли, перехватим по сэндвичу.

В ресторане к этому времени посреди зала установили длинный стол. Он был разделен на две части рядом из блюдец, в которых лежали монетки. Большие тарелки с множеством вилок и ложек располагались на широких темных салфетках в разных концах. Больше на гладкой отражающей поверхности стола ничего не было.

В зале уже началось небольшое столпотворение. Столики были убраны, а стулья теперь ровными рядами тянулись вдоль стен. На некоторых стульях сидели постояльцы отеля, они о чем-то оживленно переговаривались.

Снук подсадил Пиуса на заполненный цветочными горшками выступ, откуда открывался хороший обзор, и стал пробираться через толпу к дверям кухни.

Со всеми развешанными украшениями место состязания выглядело очень нарядным. В ресторане собралась разная публика, кто-то спустился из своего номера, но многие пришли с улицы. Последних было нетрудно определить, они озирались по сторонам, не скрывая своего любопытства. Люди разговаривали, спорили и смеялись, создавая общий неразборчивый гул, но то и дело какая-нибудь компания смолкала, принюхиваясь к различным вкусным запахам, исходящим из кухни.

— Ма-ам, я тоже хочу туда залезть, — сказал рыжеволосый мальчуган, дергая мать за платье и показывая на Пиуса.

— Там нельзя сидеть, — объяснила ему мать. — Видишь, служащий идет, сейчас он этого мальчика оттуда сгонит.

Снук протиснулся сквозь двух полных дам, бросил пакет с сэндвичами Пиусу и запрыгнул на выступ.

— Кое-как выбрался, — сказал он. — Там у них сумасшедший дом. Да и здесь, смотрю, народу прибавилось.

— Я думал, состязание начнется позже.

— Позже. Но ведь это Состязание Двух Обжор! И как я погляжу, ты ничего о нем не знаешь.

Они сидели, поедая добытые в бою сэндвичи, и Снук вспоминал об истории Поединка Избранных Громадин или Состязания Двух Обжор, как чаще водилось в обиходе.

Однажды в какой-то деревне произошло это знаменательное событие. То были времена голода, нищеты и постоянных войн. Помимо болезней и неурожая людям приходилось спасаться от набегов варваров. Многое решалось силой, и даже магия была грубой и неуправляемой. И вот одна деревня, пострадав от очередного грабежа, собрала совет. Деревни, часто горюя по потерям, отчаянно искали разрешений своих бед. Некоторые соседние деревни уже находили их в том, что организовывали собственные банды и с вилами и топорами двигались на соратников; по одному существующему мнению, чтобы защищаться, требуется больше силы и храбрости, нежели для нападения. Те далекие и жестокие времена могли стать этому примером. Жители деревни, о которой идет речь, не отличались силой и храбростью, но не обладали и необходимой для похода против соседей решимостью. Собравшиеся на совет долго искали выход и даже не заметили, как прошла ночь. В окна забило яркое теплое солнце, оно словно пробудило всех. Не найдя же никакого решения, они отправились — и тут уже история либо расходится в предположениях, либо совсем умалчивает причину — в гости к одному мальчику. Этот мальчик был самым толстым в деревне (к слову, его родители, не отличавшиеся особой полнотой, не могли объяснить, почему в их семье родился такой крупный ребенок). В два месяца он уже не помещался в колыбельную, в два года мать не могла передвинуть его без посторонней помощи, а в то время, когда к нему наведались люди из совета, ему было шесть лет, и он был крупнее своего отца. Прокормить такого детину, особенно в те тяжелые времена, являлось сложной задачей. Люди из совета посидели в гостях, посмотрели на мальчика и позвали его на праздник, устраивавшийся тем вечером. Кто-то удивился, откуда взялся этот праздник, но, тем не менее, пришли все и принесли угощение, какое смогли. Тогда мальчика усадили за большой стол и объявили: сколько ему этим вечером удастся съесть, столько добра и будет деревне и от такого количества горя она будет избавлена. Стол стали заполнять едой, и постепенно на нем исчезло свободное место. Никто не верил, что шестилетний ребенок, пусть и таких необычных размеров, сможет все это съесть, и люди были поражены, когда на столе горой выросли пустые тарелки.