Джон как будто заново увидел прекрасный старый дом в окружении хозяйственных построек, выстроившиеся в ряд конюшни, образующие внутренний двор. Он, как во сне, обошел дом кругом и остановился у фронтона.

Теперь вся ферма лежала перед ним как на ладони. Вдали, за пологими склонами буша, открывался водопой, ухоженная дорога, обсаженная любимыми мамиными розами и пальмами, вела к шоссе. Джон окинул взглядом дома пастухов, здание конторы, дом для гостей, где сейчас спали Бен и Джина.

Джина…

Но даже радостно-тревожное воспоминание о ней не могло отвлечь Джона от терзавших его мыслей.

Кёнигсхаус мой. Он всю жизнь обещал его мне. Он всегда говорил, что он будет моим, он обещал мне. А теперь собирается лишить меня всего. Как он может?

В доме для гостей тихо приоткрылась дверь, стройная фигурка в белом спустилась по ступенькам и решительно направилась по траве в его сторону. Джина! Он лишился дара речи. Видимо, пока она шла, его робость передалась и ей. Они неловко поздоровались, она опустила глаза.

– Я увидела тебя из окна, – произнесла наконец девушка, нервно сплетая и расплетая длинные, изящные, золотисто-смуглые пальцы. – Я не спала. Я всегда рано просыпаюсь.

Повисло напряженное молчание.

– Ты не хочешь присесть? – отчаянно предложил Джон.

Молодые люди устроились рядышком на каменных ступенях парадного крыльца. Теперь, когда они могли не смотреть друг на друга, им стало значительно легче.

– Я хотела сказать, – осторожно начала Джина, подавляя желание посмотреть на юношу искоса, чтобы он смог оценить ее большие прозрачные глаза, – что понимаю, какой ужасный сюрприз тебе вчера преподнесли. Эта продажа Кёнигсхауса, которую готовит сейчас мой отец, кажется мне слишком поспешной. Я не понимаю, что случилось.

Только теперь Джон осознал, как ему было грустно и одиноко. Слова Джины оказались той самой соломинкой, за которую хватается утопающий.

– А я и подавно! – воскликнул он. – У нас самая лучшая скотоводческая ферма Северной Территории, может быть, даже лучшая в Австралии, отец мне сто раз это говорил. У нас больше семи тысяч квадратных километров земли, больше тысячи голов скота, мы потратили целое состояние, чтобы ни одна болячка к ним не пристала, и теперь, когда отец мог бы отдыхать и наслаждаться жизнью, он собирается все продать!

– Ты в этом уверен?

– Что ты хочешь сказать? – удивленно спросил Джон, встретив заботливый взгляд карих глаз.

Джина покачала головой.

– Сама не знаю. А еще я совсем не знаю твоего отца. То есть я знаю его с детства, но для меня он всегда был посторонним человеком. «И очень страшным», – добавила она про себя. – Так что иметь с ним дело придется тебе, а не мне!

Джон как будто прочел ее мысли.

– Но ты что-то заметила?

Джина кивнула.

– Что бы он вчера ни говорил, он ничего не подписал, так ведь? Можно сколько угодно говорить об этой японской компании – покупателе, которого нашел твой дядя Чарльз, но похоже, что они не очень-то продвинулись в этом вопросе. Контракт еще не заключен. А пока нет контракта, нет и продажи.

– Но зачем ему все это – отцу, я имею в виду? Если он не собирается продавать, к чему тогда разговоры о продаже?

Джина пыталась решить, как далеко она может зайти в своем ответе.

– Может быть, он хочет держать тебя на коротком поводке? Заставить ходить по струнке, лишить уверенности? Отец говорил мне, что Филипп всегда обещал тебе Кёнигсхаус, обещал, что ты станешь наследником.

– Да, – горько отозвался Джон. – Так оно и было.

– Но ведь ты действительно сын и наследник! – улыбнулась девушка. – Конечно, есть еще твоя мама, но она вряд ли захочет управлять фермой.

– Пожалуй, ты права. А Чарльз – он не фермер, его интересует только бизнес. Так что Кёнигсхаус ему тоже не нужен.

– И больше никого нет?

Джон глубоко вздохнул. Когда он учился в школе, мальчики-аборигены говорили, что, если ты солжешь, Великий Змей вытянет шею и хвост, развернет в небе свое огромное тело и совьет для тебя страшное кольцо, чтобы утащить туда, где место всем лжецам.

Но ложь – это когда ты точно знаешь, что говоришь неправду.

– Нет, – не задумываясь ответил он, – больше никого нет. Никто не жаждет обладать Кёнигсхаусом так, как я.

Джина вздрогнула.

– Значит, он твой, – по-детски просто ответила она. – Но тебе придется бороться за него.

Джона захлестнула бессильная ярость.

– Но они говорят, что дела идут плохо и нужно что-то продать.

– Может быть. – Девичий голос внезапно окреп. – Но не обязательно Кёнигсхаус! Есть что продать в Сиднее, а Кёнигсхаус останется как прежде, когда у твоего отца еще не было интересов в городе.

Дай Бог, чтобы Джина оказалась права, подумал Джон. Он был так благодарен ей за то, что она вселила в него надежду, дала возможность выговориться, разделила муки его одиночества. Он осторожно подвинулся, и вот уже его плечо еле заметно коснулось ее нежного плечика.

Над их головами щебетали и смеялись первые зимородки, а они сидели не шелохнувшись, наслаждаясь хрупкой интимностью этого прикосновения, и не знали, что из спальни за ними наблюдают холодные серые глаза. И какое бы светлое будущее ни рисовали они в своем воображении, ему не суждено, не позволено случиться.

Как и следовало ожидать, завтрак являл собой печальное зрелище. Все члены семьи собрались постепенно за массивным дубовым столом под неподвижными взглядами давно ушедших Кёнигов и тщетно пытались делать вид, что ничего не произошло.

Элен все еще ощущала во рту привкус вчерашней ночи и не могла проглотить ни кусочка. «Я больше так не могу», – думала она. Сидевший напротив нее Чарльз катал хлебный шарик, Бен склонился над своей тарелкой и механически жевал яичницу с беконом, стараясь ни с кем не встречаться глазами. Джон с Джиной сидели рядом, есть они явно не хотели, но и не разговаривали. «Как на поминках, – подумала Элен. – Да так оно по сути и есть – мы услышали смертный приговор и теперь ждем, когда Кёнигсхаус умрет». Было еще рано, но солнце уже светило в окна. Внезапно ей стало нечем дышать.

Один лишь Филипп был полон энергии. Он, как всегда, сидел во главе стола, на своем огромном резном стуле, напоминавшем трон, и, несмотря на вчерашние излишества, в огромных количествах поглощал яичницу с беконом, жареный хлеб и тосты, запивая все это бесчисленными чашками специально для него приготовленного кофе – черного, горячего и ужасно крепкого.

– Хороший кофе, Роза! – похвалил он экономку, когда та обходила гостей. Вслед за ней с надутым видом тащилась Элли. – Принеси-ка и остальным хорошего горячего кофе, сегодня их желудкам без него не обойтись. Элли, каждому еще по чашечке!