котором рады таким… таким, как он. Ведь Леви объяснил Гарри, что такое «антисемитизм», подарив юноше понимание, почему с ним обращались именно так.

Проплакавшись, Гермиона почти не могла двигаться — навалилась усталость, но Гарри очень хорошо запомнил все, ему сказанное погибшим наставником, поэтому почти тащил девушку на себе вглубь, как он думал, леса. Быстро смеркалось и нужно было найти безопасное место для ночлега. По крайней мере такое, по мнению юноши, где их не найдут собаки.

— Я поищу еды, — произнес Гарри, но Гермиона вскинула на него мокрые глаза.

— Не бросай меня, пожалуйста, — попросила она.

— Тогда… — мозг юноши пытался решить задачу. — Тогда ты будешь рядом, смотреть, чтобы никто нас не увидел?

— Хорошо, — благодарно кивнула девушка.

В лесу были ягоды, различать их Гарри умел, вот только было их очень немного, но справившись с первым позывом затолкать все найденное в рот, юноша снял лагерную шапку, набрав в нее ягод, которые затем принес Гермионе. Девушка совсем не сдерживалась, но только съев все, очень виновато посмотрела на Гарри.

— Прости… — она была готова опять заплакать, но юноша… Гарри погладил ее по голове так, как его гладил Леви.

— Я сейчас еще наберу, — улыбнулся ей юноша, еще раз погладив.

Для Гермионы это было настоящим чудом — забота Гарри, его стремление помочь и… прощение вместо крика и битья. Несколько месяцев полностью изменили ее, отняв все, чем была она сама. Теперь Гермиона была просто номером. Но юноша рядом будто все понимал, обустраивая место для ночлега. Стало уже прохладно, ему, правда, это было все равно, но вот Гермиона…

— Если обняться, будет не так холодно, — поделился Гарри. — Не будешь против, если…

— Нет, конечно, — попробовала улыбнуться девушка, которой очень хотелось, чтобы ее обняли. — Глупый… После всего… — она всхлипнула.

— Спи сладко, — прошептал Гарри.

Они засыпали на еловых ветвях, пожухлой траве. Если бы кто-то их сейчас увидел, о чем бы подумал? Двое изможденных подростков в известной всему миру лагерной одежде спали в английском лесу, и равнодушная луна взирала на них сверху.

***

— Гарри! Гарри! Перекличку проспим! — Гермиона в панике тормошила юношу, точно зная, что будет, если проспать.

— Успокойся, моя хорошая, — обнял ее, укладывая обратно, Гарри. — Переклички больше нет. Надо поесть найти…

— Хо-хорошо, — кивнула уже будто почувствовавшая плеть на своем теле девушка.

— Надо двигаться, — решил Гарри, помогая встать Гермионе. — Только бы не нарваться…

Внезапно увидев просвет среди ветвей, Гарри остановился. Ночью они с Гермионой, разумеется, замерзли, но не абсолютно. То есть двигаться могли. Вот только голод, от которого перед глазами летали черные мушки… Но выбора не было. Как-то совершенно неожиданно Гарри и Гермиона вышли к какому-то то ли магазину, то ли кафе, по раннему времени закрытому.

— Я сейчас! — помня о том, что в мусор, бывает, выкидывают и то, что мусором не является, Гарри метнулся к бакам.

Гермиона уселась на землю в ожидании. Стоять сил не было никаких. С каждым часом, казалось, силы покидают ее, как будто кончился завод. Становилось страшно, ведь немощных могли затолкать еще живыми в печь… Гарри же копался в мусоре, пытаясь найти хоть что-нибудь.

Найдя несколько кусочков прилично выглядевшего хлеба, Гарри метнулся обратно к девушке, чтобы покормить ее. Ему и самому было не сладко, но юноша держал себя в руках, зная, что без Гермионы его собственная жизнь потеряет всякий смысл. А девушка откусывала кусочки черствого хлеба, необыкновенно белого, чувствуя огромную благодарность.

— Ты меня всегда спасал… — прошептала она. — Всегда-всегда…

— Ну это же ты, — погладил ее, копируя Леви, Гарри. — Разве может быть иначе?

— Я… я… — настроение у Гермионы было хныкательным, а для нее, в ее понимании, никто столько не делал — не кормил, отрывая от себя, не заботился, не…

— Я живу только потому, что есть ты, — объяснил ей юноша совершенно естественную для себя вещь.

Гермиона обняла Гарри обеими руками, спрятав лицо в его лагерной куртке. Ей нужно было подумать. А юноша пытался представить, в какой стороне находится Лондон, ведь он стремился туда, где точно помогут. Леви не мог врать, не зря же эсэс в первую очередь уничтожали именно эти дома? По крайней мере, по рассказам.

Позавтракав, двое поднялись на ноги, идя дальше. Гарри определил, что идти надо на юг, тогда они куда-нибудь придут. Так они и шли — весь день, останавливаясь, чтобы найти ягод или выйти к жилью, находившемуся почему-то рядом. А где жилье — там и мусорки, где можно что-нибудь найти.

— А что ты шепчешь? — спросила Гермиона.

— Это молитва, — ответил Гарри. — Меня Леви научил. Мы… нас назвали евреями в лагере, — попытался он объяснить. — Значит, наш Создатель может помочь, только он за что-то всех наказал…

— Наказал… — вздохнула девушка, пытаясь осознать сказанное ей. — Но эта молитва, зачем ты ее шепчешь?

— Мне становится легче на душе, — признался юноша. — Вот послушай: «Шма, Исраэль, Адонай Элохейну…»Молитва «Шма»

Гермиона слушала, понимая, что Гарри обрел веру, а она… Во что верила она? Получалось, что ни во что… А юноша рассказывал об евреях, Исходе, гонениях и в памяти девушки всплывал не только лагерь, но и «грязнокровка» в Хогвартсе. Могло ли это быть сродни тому, что творили эсэс?

Чем больше Гермиона задумывалась, тем больше понимала, что ничего не изменилось. А это значило, что если их с Гарри поймают, то будет газовая камера. Или сразу — крематорий. Даже если эсэс уже и нет… Хотя как это может быть, девушка не понимала. В ее восприятии не было уже жизни «до». Это все был сон, просто сон о сладкой жизни, а впереди ждала, как и всех их — черная труба крематория.

***

Ребе Зеев возвращался домой, решив срезать дорогу по малоиспользуемой, почти проселочной. На основном шоссе были пробки, а домой попасть хотелось побыстрее. Он спокойно ехал, слушая радио, и думал о том, что синагогу скоро будет пора ремонтировать. Кроме того, раввина беспокоили слухи о необъяснимых нападениях на людей. Уже пострадала одна семья общины, будучи полностью умерщвленной, но вот официальные власти шевелились очень странно, будто желая поскорее закрыть дело.

«Как в истории Катастрофы», — грустно подумал ребе, собираясь назавтра созвониться с