Она все равно боялась. Тут я ничего не мог поделать.

– Твой муж сейчас в доме?

Я прекрасно знал, где находится Мэмору. Я просто надеялся, что безобидный вопрос успокоит женщину.

– Да, господин. Он ест.

Уже лучше. Хоть пару слов от себя добавила.

– Пусть ест, это ничего. И пусть никуда не уходит. Ты тоже будь здесь. Занимайся домашними делами, как обычно. А я схожу за свидетелями – и приступим. Ваши соседи хорошо знают Мэмору?

– Да, господин.

– Они знали его мать?

– Мать Мэмору? Она умерла, господин!

– Мне известно, что она умерла. Ваши соседи хорошо ее знали?

Пауза. Растерянность. Сомнение. Мне не требовалось видеть лица Асами, чтобы все это уловить.

– Не знаю, господин. Наверное, господин.

– Продолжай, не бойся.

– Эйта ее хорошо знал. Мы у него тофу на продажу берем.

Не дожидаясь следующего, вполне очевидного вопроса, Асами указала рукой в сторону соседнего дома. Ну, уже что-то. Для начала хватит.

– Жди меня. Оба ждите: ты и твой муж. Я вернусь со свидетелями.

* * *

– Заявление о фуккацу? Свидетелем? А что, могу и свидетелем!

Эйта – румяный старичок-колобок – был живым воплощение бога Дарумы, подателя счастья и радости. Обнажен по пояс, являя взорам внушительный живот, Эйта степенно оглаживал то свое впечатляющее вместилище счастья, то седенькую бородку. Когда он радостно улыбался, а он это делал постоянно, от глаз разбегались веселые лучики морщинок. При этом Эйта не забывал помешивать кашицу из перетертых соевых бобов – варево бродило в огромном котле, под которым едва теплился огонь очага.

– Сейчас, оденусь только…

И завопил во все горло:

– Айна! Айна! Иди сюда, пригляди за котлом.

Кисловатый запах, что шел от котла с будущим тофу, был не слишком аппетитным. Тем не менее, голод мой разгорелся с новой силой. Что за напасть такая сегодня?! Отвернувшись, я сглотнул наполнившую рот слюну. Из дома вприпрыжку выбежала совсем еще юная девушка в нарядном кимоно цвета весенней листвы. Дочь? Вряд ли. Внучка, не иначе. Зарделась, увидев меня, низко поклонилась – и, с привычной ловкостью подвязав рукава, сменила деда у котла. Плоской деревянной мешалкой она орудовала не хуже Эйта, при этом успевая коситься на меня и улыбаться украдкой.

Вот ведь! Настоящий дом радости. Сам не заметил, как настроение поднялось. С немалым трудом я стер с губ ответную улыбку. Я при исполнении! Некогда нам девчонкам глазки строить.

– Как оденетесь, идите во двор Мэмору. Ждите там.

4

Кушай, бабушка!

Пока Асами бегала в дом за циновками и подушкой (циновки – всем присутствующим, подушка – лично господину дознавателю), пока расстилала циновки во дворе, то и дело прерываясь на досмотр коптильни – не пригорает ли тофу… Подготовка к началу дознания затягивалась, ускорить ее вряд ли было возможно, и я от нечего делать бродил по двору – сколько там того двора? – а позже свернул за дом. Узкий проход между забором и западной стеной жилища вывел меня в скромный сад. Три абрикоса, одна сакура – и буйные заросли бурьяна, где с легкостью укрылась бы небольшая армия хитоцумэ-кодзо: одноглазых мальчишек-призраков, тех еще пакостников, если верить рассказчикам страшных историй.

Бурьян шевельнулся.

– Кушай, – произнес детский голос. – Ну кушай же!

Кажется, в этом доме все помешались на еде.

Я сунулся в бурьян и обнаружил мальчика лет пяти. Нет, не призрак: оба глаза на месте, просто красные, заплаканные. Малец был голым по пояс, в широченных штанах цвета мокрой земли. Ну да, сосед Мэмору тоже встретил меня с обнаженным торсом. Принято у них так в квартале, что ли? Увы, комплекцией ребенок ничуть не напоминал жизнерадостного толстяка – даже в миниатюре. Ребра сквозь кожу пересчитать можно.

– Кушай, бабушка!

Грубо вырезанная кукла – деревяшка с паклей вместо волос – была наряжена в жалкое подобие женского кимоно. В дырку, изображавшую широко разверстый рот куклы, мальчик совал какие-то крошки. Крошки вываливались, падали в густую траву, терялись в ней. Но мальчик был настойчив:

– Кушай, бабушка! Пожалуйста!

– Не хочет? – посочувствовал я.

– Не хочет, – кивнул малец с убийственной серьезностью.

Поднял на меня взгляд:

– Вы кто?

– Торюмон Рэйден. А ты?

– А я Арэта. Вы к папе в гости пришли?

– Ты сын Мэмору?

– Ага. И мамин.

– Да, я пришел к твоему отцу. Но не в гости, а по делу.

– У меня тоже дело есть! – вздохнул Арэта. – Я бабушку кормлю. Только вы папе не говорите, хорошо?

– Почему? Разве ты делаешь что-то плохое?

– Папа заругается.

– Думаешь?

– Ага. Стукнуть может. Больно!

По спине пробежали зябкие мурашки, словно из гущи бурьяна вдруг пахнуло холодом. Такой себе привет из недавнего прошлого.

– Это твоя бабушка? – я указал на куклу.

Мальчишка опять кивнул:

– Да. Я ее сам сделал.

В памяти хищной рыбкой всплыла кукла-талисман Каори, моей приемной сестры. История с неукротимым духом ее брата Иоши, самонадеянным монахом-двоедушцем… С тех пор я на любую куклу поглядывал с подозрением. Кажется, я знаю, почему разносчику Мэмору не нравится безобидное занятие сына. Мне оно тоже не нравится. Папа заругается, может стукнуть? На месте папы я бы пресекал такие штучки в самом начале.

Что за чушь в голову лезет?! Отец Арэты и есть сейчас бабушка Арэты. Если не врет, конечно. Ее дух – в его теле, а не в этой дурацкой деревяшке. В руках у мальца – обычная кукла, это не опасная сарубобо. О да, в результате двух последних дел я стал истинным знатоком талисманов.

А насчет того, врет Мэмору или не врет – при дознании выясним.

– Хорошо, я не скажу твоему отцу. Но, боюсь, бабушка не станет есть. Ты ведь знаешь, что она умерла?

Зря я так. Если мальчишке неизвестно о смерти бабушки, ему следовало бы услышать это от родных, а не от чужого самурая.

– Угу, – по-взрослому кивнул Арэта. – Знаю. Она и сейчас не ест, и раньше не ела. Холодная лежала. Есть не хочет, не может. Я ей: «Кушай, бабушка!» А она молчит. Не кушает. И сейчас тоже. Жалко. Голодная…

Он склонился над куклой:

– Кушай, бабушка. Пожалуйста!

Знал, выходит. Каори тоже долго не верила в смерть брата, услужливо подсказала память. Девочка была отчасти права, и Арэта тоже в чем-то прав: его бабушка умерла, но для внука она жива. Если так, почему бы не предложить ей еды? В конце концов, все мы во время праздника Обон угощаем духов предков, явившихся к семейному алтарю.