Все, пора за дело!

Я тихо попятился из зарослей. Думаю, Арэта не заметил моего ухода, всецело занят попытками накормить упрямую бабушку.

* * *

Бабушка во плоти (пусть и в чужой) объявилась во дворе, лишь когда я рявкнул на всю улицу:

– Мэмору, бездельник! А ну быстро сюда!

И добавил с нескрываемой злостью:

– Мне тебя до ночи дожидаться?!

Разносчик возник в дверях, что-то дожевывая на ходу. Я нахмурился так, что мне и небесный покровитель-громовик позавидовал бы.

– Прошу прощения! – обжора сыпал поклонами. – Я уже туточки!

Я указал Мэмору на циновку. Все заняли свои места – и тут сбоку, на краю поля зрения, что-то шевельнулось. Не что-то, а кто-то. Широно! Совсем про него забыл. Похоже, слуга так и простоял все время у забора без движения, прикинувшись деревом. Судя по тому, как ахнула Асами, она тоже заметила верзилу только сейчас. Понятное дело, циновку для этого длинномерного невидимки никто не принес.

Непорядок! Какой ни есть, а Широно мой слуга. Ему сидеть на голой земле – господина позорить. Жестом я отправил Асами в дом за циновкой. Дождавшись хозяйки, каонай со всеми удобствами расположился подле меня, но так, чтобы не слишком мозолить людям глаза. Это у него получалось лучше лучшего, хоть в клан ниндзя записывай.

Когда Широно извлек из сумки письменные принадлежности, я наконец смог приступить к дознанию.

___________________________________

[1] Тофу – соевый творог.

[2] Котонэ – «звуки кото», музыкального струнного инструмента.

[3] Сахар в Японию завозили китайцы и европейцы. После блокады Чистой Земли сахар в ограниченных количествах производился местными жителями, но считался не столько продуктом питания, сколько лекарством от легочных болезней.

[4] Обон – трехдневный праздник поминовения усопших. Проводится в конце лета.

[5] Онигири – рисовые шарики с разнообразными начинками.

[6] Мисо – густой рисовый суп-паста. Готовится путем брожения риса с помощью особых плесневых грибов.

1

«Твое любимое блюдо?»

– Итак, заявитель Мэмору, разносчик тофу…

– Котонэ! Котонэ я, мать этого…

– Заявитель! Не сметь перебивать дознавателя!

– Прощения просим…

– Итак, заявитель Мэмору, разносчик тофу с Малого спуска. Ты утверждаешь, что произошло фуккацу, и ты – Котонэ, мать Мэмору, в его теле?

– Да! Да! Так и есть! Вот же подлец…

Кисть слуги порхала над листом рисовой бумаги. О протоколе можно не беспокоиться.

– Сейчас я буду задавать вопросы заявителю. Потом вопросы зададут свидетели. Внимательно слушайте ответы! Если кто-то из присутствующих сочтет, что ответ не соответствует истине, он должен об этом заявить вслух. Всем ясно?

Я обвел взглядом присутствующих. Каждый из свидетелей поспешил ответить поклоном. Кроме Эйта и Асами, присутствовал еще один сосед, горшечник Сэберо. Долговязый, нескладный, усы уныло обвисли; и тело, и лицо Сэберо состояли из углов, торчащих невпопад. Кто угодно предположил бы, что и горшки из его рук выходят кособокие. Нет, горшки радовали глаз приятной округлостью: видел я товар у него во дворе, когда звал Сэберо в свидетели.

Говорят, красивые цветы хороших плодов не приносят. Горшечник служил живым подтверждением того, что у некрасивых цветов с плодами, напротив, все в порядке.

– Ты утверждаешь, – обратился я к хозяину дома, – что твой сын Мэмору тебя убил?

– Убил, мерзавец! Как есть убил!

– Каким способом?

– Утопил, чтоб ему в аду скорпионов в кишки напихали!

– Он сделал это намеренно?

– Ась? Это как?

– Он нарочно тебя утопил или случайно?

– Нарочно, гадюка! Давно избавиться от старухи хотел! Лишний рот, пользы никакой… Это про родную-то мать! Эх, сейчас бы пожевать чего…

Мой желудок откликнулся неподобающим бурчанием.

– Итак, ты утверждаешь, что твой сын утопил тебя, понимая, что делает? Зная о последствиях? О фуккацу? И все равно утопил?

Глазки Мэмору забегали. Вряд ли сын старухи был безумцем, забывшим о фуккацу. С другой стороны, утопил же он мать, раз дух старухи сидит в его теле? Наличие намерения не столь уж важно: факта перерождения это не меняет. И все же этот момент стоит прояснить.

– Что скажешь, Мэмору? Или, если угодно, Котонэ?

Мать без сомнения зла на сына-убийцу. Когда злость застит разум, случайность легко принять за преступный умысел.

– Про фуккацу всем известно, ваша правда, – перерожденец тяжко вздохнул. – Позвал меня этот негодяй на берег реки. Облаками, значит, любоваться. Мы любуемся, а он и саке с собой прихватил. Все мне подливает, щедрый какой! Матушка да матушка, да любимая… Я и захмелела. Он меня подводит к берегу, где самая круча: погляди-ка, мол, какие на том берегу ивы распрекрасные! И назад, назад пятится! А меня уж ноги не держат. Смекнула я, что он замыслил, уцепилась за него, чтоб не упасть. А он с перепугу меня оттолкнул. Ну, я с кручи в воду… А есть у кого-нибудь пирожочек? Да хоть лопух вареный, а?

– Выходит, твой сын столкнул тебя в воду случайно?

– Вроде как случайно. А все одно нарочно! Он моей смерти хотел!

Что ж, похоже на правду.

– Кто-нибудь это видел?

– Что?

– Как вы пили саке, как сын повел тебя к берегу? Как толкнул?

– Не было там ни души! Только я и этот…

Ну да, кто ж такое при свидетелях проделывает?

– Где это произошло?

– Говорю же, на нашей речке. Рядом тут, иначе б не дошла. Там ива приметная, кривая. Валун на собачью башку похож. Как раз между ними, ивой и валуном, этот подлец – лучше б и не рожала его!..

– Достаточно. Я понял. У тебя имеются родственники?

– Родственники? Да откуда у меня родственники? Старая я, родители померли – уж и забыла, когда. Сестра была, брат… Тоже померли. Одна я на всем белом свете!

Мэмору пригорюнился, по-старушечьи подпер сухим кулачком щеку:

– Сынок-убивец? Так он, небось, в аду уже. В аду же, верно? Жена его? Тоже мне родственница! Она ему жена, а не мне. Внучок разве что, Арэта? Больше и нет никого…

Я оглядел собравшихся. Все молчали.

– Верно ли говорит заявитель? У кого-нибудь есть, что возразить?

Асами втянула голову в плечи, уставилась в землю перед собой. Соседи пожали плечами: про невестку и внука верно сказано, а об остальном нам-то откуда знать?