– Ань, – сказала она. – Можешь пойти со мной, пожалуйста? Прямо сейчас.

По ее взволнованному голосу и торопливому шагу Ань поняла – что-то случилось, хотя и не догадывалась, что ее ожидало. Она зашла в кабинет Изабель, где в том же кресле, в котором она сидела всего неделю назад, в кресле, в котором она так точно и с любовью описывала своих родителей, братьев и сестер, теперь сидел мужчина. Он представился и пожал ей руку, пока Изабель переводила его кантонскую речь.

– Это морской офицер, – объяснила она. – Они нашли несколько… тел на пляже, некоторые из них соответствуют описанию твоей семьи и их вещей.

Дальше все было как в тумане. Изабель присела и держала Ань за руки, заглядывая ей в глаза. Ань казалось, что ее сейчас стошнит, утренняя каша стала комом в горле.

– Ты не обязана, – повторяла Изабель, – ты не обязана.

Но нет, она обязана, она была обязана опознать тела. Неизвестность хуже, понимала она, гораздо хуже, чем эта картина. Ее руки ослабли в ладонях Изабель. Она встряхнула головой: – Я обязана их увидеть.

Вместе с офицером и другими жителями лагеря, у которых пропал кто-нибудь из семьи, они отправились на пляж на южном побережье. Стояла знойная жара, палило солнце. Доктор откинул простыни: каждая из них скрывала тело, двое взрослых, трое детей и один младенец оказались перед Ань, их лица были такими близкими и в то же время такими чужими – в них больше не было жизни.

* * *

Их похоронили на кладбище недалеко от Кайтака вместе с другими вьетнамцами, которым не удалось добраться до берега живыми. Ань и ее братья наблюдали со стороны, как копают могилы и опускают в них гробы. Дети отказывались подойти ближе, даже когда Изабель пыталась подтолкнуть их.

– Вы точно не хотите попрощаться? – спросила она, но в ответ они лишь отрицательно покачали головами. Они хотели, чтобы этот момент остался в их памяти чем-то мутным, туманным, чтобы им никогда не удалось восстановить его в сознании, чтобы со временем он размылся, как тот семейный снимок в сумке Ань.

Имена их родителей, братьев и сестер были выгравированы на деревянной дощечке, висевшей в молельной комнате. Рядом – еще одна табличка, за ней – другая, ряды имен умерших вьетнамцев покрывали стены от пола до потолка. Ань задумалась: ее имя могло запросто оказаться на этой стене, на месте своих братьев и сестер могла быть она.

После похорон Изабель отвезла детей обратно в лагерь, нервно поглядывая на них в зеркало заднего вида. Братья Ань смотрели в окна по обе стороны, то и дело всхлипывая. Ань начала осознавать, что теперь она самая старшая в их маленькой семье из трех человек. Теперь ответственность за братьев лежала только на ней. Их жизни находились в ее хрупких пальцах.

– Когда вернемся, обязательно помойте руки, – сказала она мальчикам, думая, что именно это сказала бы мама.

6

Апрель 1979 – Лагерь беженцев в Кайтаке, Гонконг

Тхань и Минь играли в футбол с соседскими детьми, ловко проводя мяч между металлическими бараками и случайными зрителями. Каждый день после обеда их крики и возгласы разносились по лагерю, пока они перебрасывали мяч друг другу, обозначив импровизированные ворота пустыми бутылками из-под воды. Ань с беспокойством следила за братьями, опасаясь, что они могут ушибиться. Зачастую вместе с ней за этими играми наблюдали матери других детей, которые взяли на себя заботу об Ань. Они следили, чтобы девушка не уходила из квартала в более опасные районы Кайтака и не пользовалась душем в одиночку, они наказывали братьев Ань от ее имени в те моменты, когда голос девушки был недостаточно тверд.

Лагерь стал для Ань и ее братьев их собственным маленьким миром, миниатюрной версией Вьетнама. Хотя здесь и жили десять тысяч человек, лишь немногие уходили далеко от своих бараков, и вскоре выражения лиц окружающих стали казаться приветливыми, а имена – знакомыми, стали завязываться разговоры. Изабель разрешила Ань выходить за пределы лагеря в дневное время – три раза в неделю девушка работала на швейной фабрике, где получала пятьдесят гонконгских долларов за смену. Пока ее братья были в школе, где изучали математику, географию или ходили на уроки труда, Ань со своими коллегами ехала в полуразбитом автобусе на огромный холодный склад у южного побережья острова Лантау. Домой она возвращалась уже после окончания занятий братьев, и ей не нравилось оставлять их одних. Она представляла себе, как Тхань и Минь скитаются, как темные фигуры заманивают их во что-то опасное. Она боялась, что однажды вернется и у ворот ее будет ждать Изабель с опущенной головой, а рядом с ней – коронер, чей образ был еще так отчетлив в памяти.

Однако им нужны были деньги: еды, которую давали в лагере, не хватало растущим организмам. Часы работы были долгими, а зарплата низкой, но она позволяла Ань покупать дополнительные овощи и фрукты в магазине, а также роллы бань куон[11] у вьетнамки, что торговала с лотка рядом с бараком. Все это помогало хоть как-то приблизить их жизнь к тому, что они знали раньше. Лоточница была родом из деревни неподалеку от их дома, и ее стряпня напоминала блюда, которые когда-то готовила их мать. Один кусочек – и их накрывало воспоминаниями о Вунгтхэме: они возвращаются из школы, доносится постукивание маминого ножа, которым она мелко нарезает свинину и древесные грибы, дети целуют маму и собираются за обеденным столом, чтобы начать делать домашнее задание по математике, французскому или естественным наукам. Теперь Ань оставляла своих братьев одних, напоминая им после школы сразу отправляться в барак. Других матерей она попросила присматривать за ними, и те – с орлиным взором, радостно – выполняли ее просьбу.

Мать учила ее шить, по субботам Ань с утра сидела с ней и ба ноай за обеденным столом, корпя над маленькими лоскутками ткани из рваной одежды братьев и сестер. Пришивая пуговицы или чиня прорехи на рубашках, старшие обсуждали последние деревенские сплетни, которых маленькой Ань было тогда не понять, – блудливый глаз соседа или внебрачную беременность чьей-то дочери. Вспомнив о тех неторопливых занятиях, Ань решила, что легко справится с этой работой. Но в первый же день, увидев, в каком темпе работают остальные, она поняла, что ошибалась. Недели напролет ее руки кровоточили от уколов иголкой, которые она наносила себе, работая с непосильной