Прошло несколько недель, как Лида оказалась в своем прошлом. Она чувствовала себя уже гораздо увереннее; некоторые подробности быта из ее детства, забытые за ненадобностью в зрелые годы, всплывали сами собой: что метро стоит пятачок, который и опускают в турникет, никаких жетонов и карточек; что обед в школьной столовой стоит 30 копеек, но, чтобы обедать, деньги надо сдавать на месяц вперед и за весь месяц сразу; что тогда не было и в помине одноразовых стаканчиков, и если вы хотели попить газировки в автомате или сока у тетеньки, разливавшей его из больших стеклянных конусов, то приходилось пить из граненых стаканов общего пользования…

«Адаптационный период считать оконченным».

Лида села за секретер, чтобы, не отвлекаясь, подумать. Давно было пора. Она понимала, что с ее «воскрешением» явно что-то не чисто, и решила провести свое собственное расследование. Василич, Виктор Павловский – эти имена явно имели отношение к ее переброске во времени. А еще имя Ирина Шалимова и почему-то ЛЛМЗ, которые во вторую и третью ночь «на новом месте» услышала Лида. Правда, расслышала это она с трудом, так тихо прозвучало «теперь давай Ирину Шалимову», а еле слышное ЛЛМЗ уже было трудно разобрать из-за помех, очень похожих на атмосферные помехи радиоприемника. Лида не сомневалась, что мозг, освобожденный от дневных впечатлений, выдавал информацию, связанную с ее переброской во времени. Только все эти имена Лиде ни о чем не говорили, не было в ее окружении таких людей. Значит, надо было попытаться их найти! Хорошо сказать – найти. А как? «Расследование, не успев начаться, заходит в тупик…»

Лида положила перед собой четыре листа бумаги и взяла черный фломастер. Василич, Виктор Павловский, Ирина Шалимова и безымянный неприятный голос. Надо их как-то схематически изобразить. Она чувствовала себя Штирлицем над портретами Геббельса, Бормана, Гиммлера и Геринга. У Василича она изобразила профессорскую бородку, Виктору Павловскому досталась длинная косая челка, Ирина Шалимова была обозначена копной кудряшек. Над сиплым голосом тоже долго не думала – нарисовала схематический овал лица и длинную кадыкастую шею. Кто они такие? Какое отношение каждый имеет к ее перемещению во времени? Ну, Василич и голос явно рулили процессом, а вот Павловский и Шалимова… Похоже, что Павловского постигла та же участь, что и ее, и Шалимову, видимо, тоже. Значит, сейчас в 1977 году в Москве где-то есть еще двое перемещенных?

Впрочем, их могли переместить в любой другой год. Но уж больно все это было похоже на конвейер: сначала разобрались с ней, потом с Павловским, потом затребовали Шалимову. Нет! Когда идет поток, как на конвейере, параметры не меняют. Значит, будем опираться на то, что они все попали в 1977 год. И все в Москву, и было бы здорово, чтобы тоже в Люблино, по правилу буравчика, то бишь конвейера.

Лида разложила листы на две кучки: Павловского с Шалимовой в одну, Василича и «голос» в другую. С кого начать? Как искать в 1977 году Василича и «голос»? Ведь они, скорее всего, остались в 2020 году; и даже если они и живут в 1977 году, то, может быть, пока не знают, что через сорок три года изобретут или будут просто обслуживать изобретенную кем-то другим машину времени. Значит, надо сосредоточиться на поиске Павловского и Шалимовой. Какое-то внутреннее чувство подсказывало Лиде, что они трое связаны общим событием – переброской, и эта связь очень прочная, а это значит, что и Виктор, и Ирина должны быть где-то рядом. Надо внимательнее присмотреться к своему окружению, сказала себе Лида и, закончив мозговой штурм, решительно сожгла четыре листа в папиной пепельнице…

После школы Лида собиралась к Нинке Алимовой, но сначала забежала домой переодеться. Надела васильковые клеши, белую водолазку, из небольшого отреза голубого трикотажа, из того самого «мануфактурного склада», изобразила шарфик и поторопилась к Нинке.

У Нинки была своя комната, из которой был выход на свой балкон. Лида помнила, как уже после окончания школы они смолили сигареты на этом балконе. Как хорошо, что у Лиды хватило ума и силы воли, чтобы после нескольких лет баловства все-таки расстаться с дурной привычкой.

А еще у Нинки был проигрыватель, и она с боем выбила у старшей сестры пластинку «Поющих сердец» – послушать. Подружки запилили «Облака в реке» до дыр. Лида уже собиралась домой, когда Нинкина сестра пришла домой из техникума. Она снимала короткую рыжую дубленку – отвал башки в 1977 году – и на правах старшей, бестактно оглядев Лиду с ног до головы, спросила у сестры:

– А это кто?

– Лида Симагина, вы не знакомы? Так познакомьтесь.

– Арина Михайловна Алимова, – церемонно, но с усмешкой протянула она руку Лиде.

Да, в это время такие модницы встречаются не на каждой улице! Одета Арина была во все иностранное: джинсы, батник. На губах офигенная помада, такую ни в ГУМе, ни в ЦУМе не купишь. Модная стрижка под Мирей Матье, кстати, Арина была на нее чем-то похожа, тоже брюнетка, но натуральная или крашеная – не поймешь.

Лида оценила это все на автомате; занимало ее совсем другое. Ее только что осенила догадка, что Нинкина сестра, возможно, и есть та самая Ирина Шалимова. Лида, наверное, просто не расслышала как следует – не Шалимова, а Алимова, не Ирина, а Арина, слышно ведь было плохо, словно старый патефон шипел. Что это она разглядывает Лиду с такой усмешкой? Вон как хитро глаза щурит, смотрит на нее так оценивающе. Ох, как это подозрительно. Это точно она! И что ей теперь делать? Не спросишь ведь в лоб: «А не перемещали ли тебя из 2020 в 1977 год?» Если нет, то они с Нинкой решат, что Лида не в себе. А если да, то о таком только с глазу на глаз разговаривают.

Лида собралась домой, прошла в коридор и уже надевала старенькую каракулевую шубейку, которая ей давно была коротка, когда вышла Ира и проводила ее странным взглядом. А после, словно потеряв интерес, хмыкнула и ушла в свою комнату. Все это показалось Лиде очень странным, даже подозрительным. Она думала о непонятном поведении Нинкиной сестры всю дорогу домой. И все больше и больше уверялась, что Арина и есть та самая Шалимова. Для начала надо за ней понаблюдать, решила Лида.

…Еще в ранней юности Арина поняла, что люди делятся на два противоположных лагеря – на тех, кто работает, и на тех, на кого работают. Ее родителям в жизни не повезло, они оказались в первом лагере. Но с ней такой номер не пройдет! Она не станет стоять у станка за сто пятьдесят рублей в месяц! Уж она-то выбьется в люди!

И надо отдать ей должное, она трудилась не покладая рук – еще в школе продавала одноклассникам импортную жвачку, но в школе долго учиться не стала, а поступила в техникум, где заводила нужные знакомства, покупала-продавала шмотки. В общем, как та лягушка из притчи, руки она не опускала и лапки не складывала, а упорно взбивала из сливок масло. Только иногда сливки ей попадались какие-то обезжиренные.

Так, например, случилось с фарцовкой. Оказалось, что таких денег, на которые она рассчитывала, этим бизнесом не заработаешь, если у тебя нет выхода на оптового поставщика; а в розницу всего-то по пятерке – десятке на вещь можно было накинуть, а то и рубль-два заработать на мелочовке. Если больше – никто не брал, ведь каждый хотел купить подешевле, если для себя покупал, или тоже свою маржу хотел иметь, если продавал. Была у нее, правда, одна свежая идейка, если выгорит, будет она и при шмотках, и при бабках…