Некоторые интересовались, как я так хорошо устроился в институции. Ложь, никто не спрашивал прямо, некоторые интересовались. Все достигали договоренностей с санитарами своими путями. Я – всегда держал несколько билетов на выступления, поэтому можно было не беспокоиться, мне были доступны и пластинка, и покой, и что угодно. Санитары верили – почему-то все в это верили – что я усердно готовился к выступлениям, и я их не разочаровывал, всегда благодарил, а потом не забывал кивнуть со сцены, махнуть рукой специальным жестом, чтобы они знали – это для них, только для них. Огромные санитары всегда были больше остальных поведением похожи на воображаемых фанатствующих девочек-подростков, и это хорошо помогало отучаться от стереотипов и сексизма – ну как и бесконечный нудеж со стороны молодежи.

После обеда, особенно в холодное время года, другие обитатели и обитательницы институции начинали угрожать бунтом или самоубийством, или пытаться совершить то, или другое, или все вместе, поэтому я шел навстречу, делал музыку потише, запирался в малой гостиной и занимался своими делами там. Сегодня из дел была раскраска с резкими городскими пейзажами, которые я пытался смягчить акварелью – выходило худо. Была книжка, название, автора и обложку которой я попросил спрятать, чтобы не судить раньше времени, – это была то ли очень запутанная, то ли очень простая история о девушке, которая хотела сбежать из своего дома, но никак не могла решиться на последний шаг. Я пока не знал, нравится она мне или нет. За художественной книгой наступило время одного из множества моих учебников по теории музыки – я был горд тем, что могу процитировать любой из них, но все равно любил открывать и читать главу-другую. Или страницу-другую. Или пару слов.

Сегодня был день последнего. Я открыл один из не вполне даже томов, тонкую книжицу а4 для учеников начальных классов музыкальной школы, прочитал ля минор, и закрыл. Это была страница, посвященная параллельным тональностям, а на них у меня сегодня не было сил. Фредди пел и требовал, чтобы его не останавливали, у меня случилось настроение без берушей, без наушников заставить себя не слышать его, но слышать ля минор, чувствовать клавиши под пальцами, сначала левая рука, затем – правая. Аккорды, диссонансы, мелодии. Я упражнялся, пока не получилось отвлечься от Фредди полностью – и сразу перестал, незачем было слишком увлекаться.

Уже смеркалось. Я проверил часы – теперь время спешило так странно, что мне приходилось постоянно уточнять. Была пора выключать Фредди и начинать сборы. Собираться я начинал с макияжа, без которого можно было обойтись, потому что на лице у меня всегда была маска, но было что-то эдакое во всех этих разнообразных банках и тюбиках, и я любил с ними возиться. Особенно – потому что можно было не волноваться из-за результата. Даже если получалось нечто невообразимое, это видела только агент, а она была персона привычная. За макияжем следовали одежда, обувь, украшения – все и яркое, и удобное, и главное – в чем не станет жарко в первые же несколько секунд. Готов – и вовремя. Я не любил, когда после сборов оставалось время. Мне часто казалось, что единственным разумным способом его провести было бросаться на стены, но это было неприемлемо.

Я всегда выходил через главный вход. С одной стороны в этом был свой шик, но даже важнее – так было меньше шансов встретиться с остальными, кто будто бы тайком выскальзывал через остальные двери и окна в подвале. Машина была на месте, я забрался на заднее сиденье, кивнул водителю, поздоровался с агентом. Иногда, если мы вдвоем, ну или если хотя бы один я был в настроении, мы болтали о всяком, и рабочих вещах, и личных, но не сегодня. Сегодня я медитировал на фонари на обочине и черный лес, за которым пряталось озеро с монстром, на машины, которые мчались навстречу, на огни города. Мне нравилось, что он наступал постепенно, не ошеломлял меня внезапностью. В пригороде уже появлялись рекламные билборды, машинные сервисы, торговые центры – и постепенно яркость, шум, запахи нарастали, и вот мы были внутри. Мне нравилось мчаться по мрачным, но вовсе не темным дорогам города – это было единственной вещью, которая примиряла меня с осенью и зимой. В холодные сезоны я всегда соглашался на большее количество выступлений, и ради музыки, и ради денег, но во многом – ради поездок.

Первый трек – всегда самый сложный. Во время первого трека я был целиком в нем, вытравлял из себя остальное, все трагедии, несчастья, институцию, прошлое и будущее. Это был мой способ зацепиться за мгновение, двигаться с ним или перескакивать с одного на другое, как угодно. Дальше становилось проще, я был свободнее, публика оправлялась от первого шока, вспоминала, что за этим и пришла, и к четвертому, пятому мы уже существовали душа в душу, я жил для них, они для меня, и можно было осмотреться.

Два санитара, оба с девушками, у Алексея все та же, у Анатоля – новая, нужно будет расспросить его при случае. Я скользил взглядом по вип-зоне, и едва не запнулся, потому что не ожидал встретить их. Следователь и Ксения, не слушают, мерзавцы, Следователь что-то настойчиво кричит ей, она внимательно слушает. Красивая пара. Рядом с Ксенией кто угодно похорошеет, но эти двое отлично подходили друг другу. И все-таки… Я присмотрелся. Если бы я не знал Ксению с детства, наверное, не разглядел бы, но я сейчас я видел – она была другой. Иначе держалась, улыбалась, я не смог бы расслышать, даже если бы хотел, что она говорила, но был готов поспорить, что и говорит она по-другому. Значит, решилась все-таки выбираться. Она могла бы сделать это одна – легко могла бы, если бы верила в себя, но раз ей хотелось помощи, то Следователь наверняка окажется неплохим вариантом. Я порассматривал других, вернулся к музыке, к своим мгновениям – и увлекся, как редко увлекался, по-настоящему, целиком. Публика сегодня была особенно отзывчивая, или это у меня было такое настроение, или все вместе – выступление проходило шикарно. В какой-то момент я снова бросил взгляд на Ксению – как вовремя! Она перестала слушать Следователя, прислушалась ко мне и вдруг улыбнулась – своей настоящей, хищной улыбкой. Узнала, умница. Она полностью повернулась к сцене, я поймал ее взгляд, слегка поклонился и отсалютовал воображаемой двууголкой. Ксения кивнула в ответ и больше, мне на радость, не отвлекалась от музыки.

После выступления, когда я тайком дышал дымом и чужими разговорами у черного входа, я снова их увидел. Ксения мечтательно, очень нежно (угадал насчет этих изменений!) говорила, что всегда хотела жить в городе, выбраться наконец в большой мир, перестать прятаться, и Следователь торопливо, горячо отвечал, что, если она хочет, ей не нужно даже возвращаться, он все устроит, всем поможет, сделает все. Красивая все-таки пара. Интересно, как долго продержится.

По дороге в институцию мы с агентом обсуждали план выступлений до конца года, новый альбом – материала пока было немного, но в целом я был не против начать работать и, может, даже что-то записывать. Агент была рада. Мы обсудили бизнес, семью агента, мою – может, глупо, но я считал людей в институции семьей, такой вот я человек. Дорога пролетела быстро.

В институции я отправился в кабинет [главврача]. Посидел в кресле несколько минут, пока она заканчивала строчить в дневнике.